Жертва судебной ошибки

— Если бы я мог говорить с вами медицинским языком, моя бедная г-жа Фово, то объяснил бы, что означает мнимое ясновидение. Я уже несколько лет внимательно изучаю это явление над моей больной. Ясновидение наступает у нее почти всегда вслед за приступами ужасной и неизлечимой болезни. При этом бедняжка — молодая, хорошенькая и замечательно умная женщина. Вот и нынче ночью, когда мы с вами встретились в Опере, меня позвали к женщине, у которой сделался припадок столбняка. И эта женщина…

— Это она! Я была уверена, что она! — вскричала Мария вся дрожа.

— Кто она?

— Ворожея, которую вы знаете. Где она живет?

— На улице Сент-Авуа.

— И ее зовут… Громанш?

— Да. Значит, вы у нее гадали?

— Да, мой друг, — сказал Жозеф. — Пусть бы она провалилась в тартарары, эта злополучная колдунья! А за ней и та дура, что посоветовала Марии отправиться к ней в трущобу.

— Постой, Жозеф, вместо того, чтобы успокоить жену, ты своими словами еще больше нагоняешь страха, — сказал доктор.

— И как вы, с вашим ясным умом, — прибавила Элоиза, дружески взяв за руку Марию, — как вы можете поддаваться нелепой боязни. Ведь эта колдунья почти сумасшедшая. Наконец, что же такое страшное она вам предсказала?

— Что я умру на эшафоте.

— Ай, какой ужас! — вскричала невольно Элоиза. — Но самая нелепость предсказания должна заставить вас только пожать плечами, а не то что бояться.

— А я вам говорю, — сказал доктор, — что ворожея — вполне безумная. Она даже не помнит своих предсказаний, делает их в бессознательном состоянии. Все это — бред больного мозга. И, наконец…

— Постойте, доктор, — перебила Мария. — Хотя я и не особенно умна, но до сих пор смеялась над предсказанием. Однако вы увидите, что было от чего почувствовать страх.

Вместе со мной у гадалки были еще две незнакомые мне женщины, и она сказала, что рано или поздно нас свяжет какое-то обстоятельство.

— И вы после этого никогда не встречали этих женщин?

— Нет, встретила нынче ночью.

— Каким образом? — спросил доктор с удивлением.

— Приезжала за вами в театр какая-нибудь молодая особа?

— Да, м-ль Дюваль приглашала меня к больной матери.

— Ну вот, я стояла рядом с Анатолем, когда он предложил этой девице передать вам ее просьбу; она поблагодарила его; в это время к Анатолю подошла дама в черном домино и что-то шепнула ему. Таким образом, он был окружен тремя женщинами. И вдруг из-за колонны послышался голос говорившей: «Вот еще раз вы собрались все втроем. Вспомните улицу Сент-Авуа».

— Слышишь, слышишь, Жером? — сказал испуганно Жозеф.

Доктор пожал плечами.

— Что же дальше? — спросил он. — Что здесь удивительного? Очень просто: ворожея была на балу, где среди двух или трех тысяч человек оказались две женщины, которым она гадала. Первое чудо! У ворожеи хорошая память, и она узнает их, тем более что они (извините за комплимент, м-ль Фово, вы принуждаете меня это сделать) замечательно хороши собой. Второе чудо! Наконец, ворожея видит, что подошла третья женщина, и говорит: «Вот вы опять собрались все втроем. Вспомните улицу Сент-Авуа». Третье и страшное чудо!

— Жером прав, — сказал Фово. — Если обдумать, то нет ничего проще. Только думать об этом совсем не стоит.

— Могу одно сказать, — возразила печальным тоном Мария, — когда я услыхала эти слова, то у меня сжалось сердце. Жозеф заметил. Сперва я хотела сказать ему причину, но потом не хотела тревожить тебя, мой милый; я рассудила, что это случайность, не больше, взяла себя в руки и по-старалась забыть.

— Что же тебя опять навело на эти скверные мысли?

— Не могу объяснить, но вот когда доктор высказал опасение, как бы Анатоль из жертвы не обратился в палача, то при слове «палач», мне представилась гильотина, вспомнилось предсказание ворожеи, и я вся похолодела. Я знаю, вы вправе смеяться надо мной; знаю, как глупо бояться, что Анатоль, каким бы он ни сделался злым, обратится в моего палача и заставит меня умереть на эшафоте. Но я откровенно говорю то, что чувствую. Конечно, это пройдет, но… какая смертельная тоска! Не знаю, мне вдруг захотелось обнять мою девочку, точно я ее никогда больше не увижу…

И Мария разрыдалась.

— Мари, ты плачешь! — вскричал Жозеф, бросаясь к ногам жены и не в силах удержаться от слез. — Но это глупая боязнь! Жером! Сударыня! Скажите же ей! О, какой я несчастный!

Волнение Марии и его причина были так странны, так необъяснимы, что супруги Бонакэ, несмотря на благоразумие и твердость характера, с минуту не могли говорить. Наконец доктор обратился к Марии и сказал отеческим тоном: