Жертва судебной ошибки

— Нет, наслаждению. Во-первых, при соблюдении тайны в известном обществе никто не узнает о вашей связи, и таким образом вы избежите уколов самолюбия. Потом, это дает возможность поднять на смех общество с его проницательностью. Наконец, женщина сохраняет доброе имя, что важно даже в интересах самого наслаждения: если действовать с умом, ловко и смело, то при соблюдении тайны женщина может удовлетворить все свои капризы, все фантазии; тогда ей все позволительно.

— Да, если она не уважает себя. Случается, что женщина не дорожит принципами, но запомните, милостивый государь, что сознание собственного достоинства всегда предохранит ее от низких слабостей.

Незнакомец расхохотался:

— Собственное достоинство, раз дело идет об измене, о разврате? Полноте, герцогиня, вы шутите! Когда благоразумная, скромная и прекрасная женщина имеет сознание собственного достоинства, я первый признаю его и преклоняюсь перед ним. Но если женщина заводит любовников и требует от них, чтобы они были благородного происхождения (точно дело идет о том, с кем ей сидеть в поезде короля, как говорили в старину), — то это смешно и неумело. Неуме-ло потому, что такая разборчивость ограничит выбор скучным, однообразным кругом, исключит все новое, непредвиденное; ведь все мужчины одного круга выкроены по одной мерке. Потом еще, вы, знатные дамы, ступив на путь наслаждений, делаете ошибку, не умеете пользоваться своим титулом, как пикантным контрастом! Что за снотворная скука быть маркизой с маркизом, герцогиней с герцогом! Нет, ваши бабушки времен Регентства лучше умели пользоваться молодостью и красотой. Сегодня они бывали знатными дамами в Версале или у себя в домике принимали какого-нибудь Ришелье, а назавтра — гризетками, мещанками и, — шутка ли сказать, — их любили, как любят гризеток и мещанок! При этом сколько веселых приключений и веселых воспоминаний под старость! И что за любезные дамы были ваши бабушки времен Регентства и Людовика XIV. Какая живость ума, неизменно хорошее расположение духа, сколько плутовства, анекдотов, приправленных старой галльской солью Брантома, Рабле и Лафонтена! И эти знатные дамы понимали и доказывали на деле слияние и равенство классов лучше, чем угрюмые философы того серебристо-розового века. Ваши бабушки, сударыня, сбрасывали достоинство вместе с герцогской короной, корсетом и панье; и, порезвившись на свидании в короткой юбочке, опять облекались в свое достоинство и снова занимали свой табурет на играх у королевы. И они были правы: зачем останавливаться на той или другой границе? Зачем обходить того или ту, раз они вам нравятся? Разве для любви существует религиозный и нравственный кодекс? Почему эта связь позволительна, а та нет? Разве в глазах великих эклектиков наслаждения (извините за вы-ражение) какой-нибудь маркизик или наглый развратный прелат казались менее позорящими и более подходящими, чем красивый гвардеец или здоровый юноша?

— Э, милостивый государь! Даже среди беспутства наши прабабки отдавали предпочтение достойному их.

— Конечно, какой-нибудь любовник оставался другом, или друг… становился любовником. И когда эти Клитандры и Цидализы потом встречались за веселым ужином, то сколько бывало разговоров, пикантных откровенностей при свете розовых свеч в маленьком доме! Два молодых друга, компаньоны по кутежу, не доходят до таких нескромностей в разговоре, не хохочут и не болтают за стаканом замороженного вина, как болтали Клитандры и Цидализы. После веселой пирушки они весело говорили друг другу «до свидания» и отправлялись на поиски за новыми приключениями, чтобы при новой встрече рассказать о них друг другу.

— Но знаете ли вы одну вещь, бедняжка?

— Что именно, сударыня?

— Мольер уже давно сказал и доказал, что мсье Жосс был золотых дел мастер.

— То есть, вы думаете, сударыня, что, принимая вас за знатную даму, я, бедняга-буржуа, имею коварный умысел навести вас своим разговором на мысль связаться со всякой дрянью? Разуверьтесь, герцогиня. Прежде всего я убежден в вашем хорошем вкусе; и потом, как я уже имел честь вам доложить, я поступаю на манер лорда Салюсбери: курю только тютюн.

— Пусть так. Следовательно, вы излагаете свою странную теорию вполне бескорыстно, лишь из…

— Из любви к искусству, или, если хотите, из любви к пороку.

— У всякого свой идеал. И ваш не сделается моим. Он вызывает во мне чувство отвращения, возмущает меня.

— А ваш идеал?

— Двое влюбленных одного круга, всегда нежные, верные, страстные, живущие в прелестном уединении.