Жертва судебной ошибки

— Вы человек такой редкой ловкости, что ваши дипломатические успехи меня не удивляют. Всякий другой на вашем месте и в особенности подобно вам одаренный, то есть молодой, умный, любезный и с очаровательной наружностью, — всякий другой, говорю я, задумав жениться на мне из-за моего богатства, сделал бы непоправимую ошибку: старался бы меня соблазнить, притворившись страстно влюбленным, зная, что женщины моего возраста всегда поддаются на эту удочку. Вы были слишком тонки, чтобы сделать подобный промах. Вы очень проницательны и догадались, что признание в любви от вас, двадцатишестилетнего молодого человека, возбудило бы во мне жалость и что вы навсегда проиграли бы в моих глазах. Поэтому со смелостью и верным взглядом на дело, показавшими мне ваше истинное значение, вы сказали мне: «Сударыня, вы горды и богаты, я беден и честолюбив; поженимся и в широких размерах удовлетворим вы — вашу гордость, я — честолюбие».

— Ну и еще раз спрашиваю, разве ваша гордость, а мое честолюбие не достаточно удовлетворены? — воскликнул Дюкормье. — Не хотите ли вы упрекнуть меня за то, что я угадал в вас женщину с большим здравым смыслом и слишком умную для того, чтобы обмануться моими влюбленными вздохами? Скажите же на милость, с какой целью вы возвращаетесь к прошлому?

— Я напоминаю о нем, потому что оно представляет ужасный кошмар с настоящим. Последняя цитата, самая важная из всех, покажет вам это.

— Послушаем ее.

— Не сказали ли вы мне, когда мы строили планы о нашей совместной жизни: «Сударыня, я сейчас подойду к самому щекотливому вопросу с моей обычной откровенностью. Моя молодость должна внушать вам опасения. Вы должны думать: «Мой муж в его летах будет иметь любовниц, что вызовет неприятности, и я в этом браке, вместо удовлетворения гордости и тщеславия, найду одни оскорбления, стану смешна…»

— Действительно, милая Жозефа, я говорил это. Но разве я не прибавил, что, хотя я и молод, но так рано начал любить и так много любил, что совершенно пресытился в этих страстишках и в этом отношении я пятидесятилетний старик, что у меня только одна страсть — гордое честолюбие? Одним словом, не поклялся ли я, что вы никогда не будете в неприятном положении жены, которую муж компрометирует изменами? Ну-с, скажите откровенно, нарушил ли я данное слово? Позволил ли я себе малейшую вольность, малейшее легкомыслие? И божусь, моя дорогая, что в этом я не приношу вам ни малейшей жертвы.

Г-жа Дюкормье пристально взглянула на Анатоля и сказала ему:

— А графиня Мимеска?

— Графиня? — воскликнул Дюкормье с глубоко изумленным видом. — Вы ревнуете к графине?

— Я думала, что дала вам до сих пор достаточно доказательств в моем здравом смысле, чтобы не выслушивать в мои годы упреков в ревности к молодой очаровательной женщине.

— Позвольте, Жозефа, я…

— Я ревнива, сударь, только к одной вещи, сударь: к моему достоинству и самолюбию, если вам угодно. Мне нет дела, если вы имеете тайных любовниц; но я никогда не потерплю, чтобы вы заставляли меня играть смешную роль. И в особенности не позволю, чтобы вы скомпрометировали и, быть может, погубили наше положение прискорбным неприличием. Вы французский посланник при этом чопорном дворе и поэтому должны быть очень сдержанны и осторожны. Было бы очень неприлично и, повторяю, очень опасно для вашего дипломатического будущего публично рисоваться своими претензиями на благосклонности графини Мимеска, как вы это сделали сегодня. Да, милостивый государь, потому что когда мы любовались охотой в лесном павильоне, то ваша беспрерывная угодливость к графине произвела почти скандал. Одним словом, вы перешли меру, и дольше молчать я не могу.

Дюкормье пытался прервать жену, но напрасно. Он, улыбаясь, протянул ей руку и сказал:

— Дорогой друг, я был неправ, сознаюсь в этом.

— Сознание ничего не поправит.

— Позвольте, моя дорогая, я не виноват в том, что вы мне приписываете, но виноват в другом, чего вы не подозреваете.

— В таком случае объяснитесь.

— Не правда ли, дорогая Жозефа, мы не раз в разговорах о расположении к нам наследного принца мечтали, что было бы большим счастьем получить место посла при П-ском дворе?

— Действительно, это было бы прелестно. С вашей обычной ловкостью вы оплели принца; он оказывает вам живейшее внимание, и при таких-то благоприятных обстоятельствах вы рискуете глупостями повредить своей карьере? Послушайте, я долго считала вас человеком необыкновенного закала; теперь вижу, что ошиблась. Вы лучше всякого другого умеете хитрить, льстить, обольщать, но у вас не хватает непреклонности, которая одна только приводит к успеху честолюбивых замыслов.

Дюкормье улыбнулся с видом сомнения и сказал:

— Я уже сознался, что виноват перед вами, милая Жозефа, и моя вина заключается в том, что я скрыл от вас истинную и единственную цель моего ухаживания за графиней Мимеска.

— Я не особенно легковерна, милостивый государь.

— Верьте только правде. Знаете ли вы, кто был любовником графини Мимеска, когда она месяц тому назад уехала из Вены?

— Я мало интересуюсь любовниками графини.