Жертва первой ошибки

Но не о нем речь, он бы стерпел еще, лишь бы только Глаша осталась жива.

Кажется, он ненадолго забылся, потому что вдруг понял, что произошла ошибка, в морге он принял за Глашу другую девушку, а она ждет его дома, и надо срочно ехать к ней.

Федор резко сел, дыша как после стометровки, сердце билось где-то в горле.

Нет, некуда больше спешить. Он не будет счастлив, и кричать под окнами роддома не придется, и отгибать уголок кружевного свертка, чтобы впервые взглянуть в лицо своему ребенку, ему не суждено. Никогда его дитя не сделает первый шаг, не побежит ему навстречу, не прижмется теплой щекой к его щеке.

Завернувшись в плед, как старик, он вышел в коридор. Дверь в спальню была приоткрыта, Федор заглянул. Жена лежала поверх одеяла с зеленым томиком Диккенса, полное собрание которого они получили по подписке.

– Не угостишь сигареткой?

Она молча встала, прошла на кухню и достала из жестяной банки с надписью «корица» пачку «Мальборо».

Федор вытащил сигарету, прикурил, с непривычки подавился дымом.

Жена убрала пачку на место.

Федор усмехнулся:

– Не хочешь спросить, что случилось?

Татьяна пожала плечами:

– Мы никогда с тобой не откровенничали, и сейчас, мне кажется, не самое подходящее время начинать. Я постелю тебе в кабинете. Ужин на плите, еще теплый. Спокойной ночи, Федор.

Жена ушла, прикрыв дверь. Федор поглубже затянулся горьким дымом, но легче от этого нисколько не стало.

В холодильнике стояла едва начатая бутылка водки, если выпить всю сразу, не закусывая, то он отключится, но глушить горе алкоголем казалось Федору подлостью и предательством, будто сейчас, пока он умирает от боли, Глаша еще с ним, еще немножко здесь, но стоит забыться, как исчезнет навсегда.

Снова зазнобило, Федор зажег конфорку на плите и съежился возле нее на стуле, грея над голубым пламенем ледяные ладони.

Нет, ничего ему не поможет.

Жена из коридора крикнула, что постель готова, и вслед за этим хлопнула дверь спальни.

Он все-таки выпил стопку водки и вернулся в кабинет, где на диване его ждала аккуратно застеленная постель. Уголок одеяла был отогнут, как Татьяна всегда делала для маленькой Ленки. Только сейчас обнаружив, что он все еще в уличной одежде, Федор разделся и лег. Озноб прошел, но боль не унималась.

Он лежал в темноте без сна, пытаясь постичь, что все кончено. Глаши нет, и белобрысых голенастых мальчишек, так ясно представлявшихся ему в мечтах, тоже никогда не будет.

Он еще двадцать лет назад сам захлопнул перед собой дверь в счастье.

Тогда обстановка в городе накалилась до предела, народ готов был выйти на улицы и вершить самосуд, что в итоге привело бы к десяткам, если не сотням жертв и искалеченных судеб, ибо советская власть сурово карает за открытое неповиновение и массовые беспорядки.

Хорошо восклицать: «Пусть гибнет мир, но свершится правосудие!» – сидя в розовом саду своих иллюзий, но Федор был реалист и твердо знал, что, когда гибнет мир, правосудие не вершится.

Когда он уговорил местного алкоголика, по неосторожности улегшегося спать неподалеку от места последнего убийства, взять на себя все, он думал не только о своих карьерных перспективах.

И бедолага согласился без принуждения, потому что понимал, что с ним все кончено, а последние деньки лучше провести все же в тюремной больничке, чем в канаве, ибо он так накуролесил за годы безудержного пьянства, что жена категорически не пускала его домой.

И потом Федор проследил, чтобы семейство несчастного мужика получило нормальное жилье там, где их никто не знает. Так что нет, нельзя сказать, что он тогда был на сто процентов не прав. Безусловно, лучше было найти настоящего убийцу, никто не спорит, но ситуацию требовалось срочно разрешить, а за неимением гербовой пишут на простой.

Но он промолчал, когда маньяк объявился здесь, побоялся испортить свою репутацию, и за это ему нет и не может быть прощения. Он даже Глашу не предупредил, что в городе орудует сумасшедший убийца и надо быть осторожной.

Как, почему она, взрослая разумная женщина, пошла с ним? Чем он ее завлек?

Или это был не он?

Федор резко сел и тряхнул головой, прогоняя страшную мысль. А что, если Глашу убила Таня?

Абсурд, невозможно, но Федор знал, что будет подозревать жену, пока не найдут настоящего преступника.

Ему все-таки удалось заснуть, и утром, открыв глаза, он успел подумать: «Господи, какой тяжелый сон привиделся», – прежде чем понял, что это не сон, и горе навалилось с новой силой.

Следовало взять больничный, чтобы избежать двусмысленной ситуации, а главное, он и так был никакой не работник. Федор постеснялся вызвать врача на дом, сам отправился в поликлинику, получил бюллетень, после чего заехал на службу и передал дела заместителю.

Поколебавшись немного, заглянул к Кузнецову.

– Федор Константинович… – сказал тот с неясной интонацией, поднимаясь.

– Сиди-сиди. Я насчет похорон.