Жертва первой ошибки

Он ехал знакомым маршрутом и вспоминал давние прогулки с дочерью. Тогда ему по должности было еще положено ходить пешком, он приноравливался к детскому шагу, крепко держа в руке маленькую теплую ладошку, а Ленка егозила, с неожиданной силой дергала его за руку, когда на пути попадалось что-то интересное, а потом уставала, начинала на нем виснуть и проситься на ручки. С неожиданной ясностью вспомнился ветреный мартовский день. Солнце било изо всех сил, плавило лежалые серые сугробы по обочинам, и вода неслась по неровному асфальту быстрым сверкающим ручьем, он даже журчал, как настоящий ручей, и делал водоворотики над самыми глубокими ямами. Ленка шлепала по воде красными резиновыми сапожками, а потом достала из ранца тетрадку, вырвала оттуда листок, точно такой же, как тот, на котором сегодня написала родителям прощальное письмо, сложила кораблик и пустила его плыть по ручью, подгоняя найденной тут же палочкой. И вот странность, Федор отчетливо помнил, что тогда отчаянно скучал, хотелось, чтобы Ленка скорее угомонилась и пошла домой, а теперь кажется, что в тот день он был счастлив.

Прежде чем открыть, Лена долго и демонстративно смотрела в глазок.

– Ты один?

– Как видишь.

Федор шагнул в квартиру, в которой царил такой же художественный беспорядок, как и десять лет назад. Прислушался.

– Родители на даче, – процедила Лена.

– А Тамарка где прячется? Выходи, укрывательница раненых партизан, – крикнул Федор, – не обижу!

– Она просто деликатный человек и дает нам поговорить наедине. Чаю?

– А ты знаешь, я бы даже поел. Сегодня маме было как-то не до ужина, догадываешься почему?

– Пойдем.

Лена провела его на маленькую узкую кухню, которая казалась еще меньше оттого, что на подоконнике густо и пышно росли какие-то цветы. Федор на всякий случай сел от них подальше, чтобы ненароком не смахнуть на пол горшок или не поломать кусты. Дочь со стуком поставила перед ним тарелку с двумя толстыми ломтями черного хлеба, на которых лежали неровно отрезанные кружочки докторской колбасы. Федор поморщился:

– Ну что это, Лена? Хуже мужика…

– Не нравится, уберу.

Федор притянул тарелку к себе поближе:

– Я просто слишком голодный.

Пожав плечами, Лена села напротив, закинула ногу на ногу и нарочито эффектным жестом достала из пачки сигарету.

Приподнявшись, Федор быстро вырвал курево у нее из рук.

– Господи, доченька, убивать-то себя зачем? Тем более теперь, когда ты избавилась от сволочей-родителей и жизнь твоя только начинается.

Лена усмехнулась.

– Ты вообще береги, пожалуйста, себя, как бы оно там дальше ни повернулось, – сказал Федор, – не кури, не пей, не водись с кем попало. Не делай ничего себе во вред, хорошо?

– А ты не злишься на меня?

– Нет.

– И я на тебя тоже не злюсь, хоть ты меня ни разу от нее не защитил.

– Лена, ты головой-то подумай! Как это я буду тебя защищать от твоей собственной матери?

– От психопатки.

– Не говори так. Она хорошая, просто очень сильно волнуется за тебя.

– Ага, а чтобы она не волновалась, я должна заживо себя похоронить. Нет, спасибо.

Не зная, что на это возразить, Федор откусил от бутерброда.

Лена молча смотрела, как он ест, потом спохватилась и налила ему чаю, положив сахару ровно две ложки без верха, как он любил. Федор улыбнулся.

– Леночка, да, вы с мамой в последнее время сильно изводили друг друга.

– Это очень мягко говоря. И не мы, а она.

– В общем, я понимаю, за что ты на нее злишься и сейчас помнишь только плохое, но ведь было и хорошее.

– Правда? Неужели?

– Было, было.

– Что ж, освежи мою память.

– Помнишь, ты маленькая в больнице лежала?

– Смутно.

– Так вот если бы не мамина энергия, тебя бы уже не было на свете. Она весь город подняла и нашла одного-единственного профессора, который поставил тебе правильный диагноз и вылечил, потому что остальные врачи тебя конкретно хоронили. А потом, когда ты стала поправляться, то ничего не ела, так мама три раза в день ездила в больницу, чтобы привезти тебе икру – единственную еду, которую ты могла принимать внутрь. И всякий раз ей приходилось унижаться перед нянечками, чтобы пропустили, потому что не знаю, как сейчас, а тогда детская больница охранялась лучше тюрьмы. Заметь, Леночка, она все это делала, а не я. Я в это время строил свою карьеру и смирился с тем, что ты умрешь.

– Я тебе не верю.

– Твое дело, но я говорю правду. Мне даже хотелось, чтобы это уже произошло, мы отгоревали и зажили дальше. Согласись, что после этого просить меня, чтобы я тебя защитил от человека, который любит тебя больше всего на свете, как-то нелогично.

– Да-да, ты еще скажи, что никто не будет меня любить так, как моя мать.

– И скажу.

– И это наглое и бессовестное психологическое насилие.

– Где слов-то таких понабралась? – удивился Федор.

– Где надо.

– Леночка, а ты знаешь, что мама до сих пор кровь сдает за твое чудесное спасение? Раз в два месяца стабильно, она уже почетный донор.

– Свою сдает, а мою выпивает.

Федор засмеялся:

– Что есть, то есть.

Лена взяла его за руку.