Жертва первой ошибки

Витя наставительно поднял палец и исчез.

– Сейчас спустится, – сказала Ирина, – ты проходи пока, располагайся. Пообедаешь с нами?

Ирина стала накрывать на веранде. Раздвинула стол, постелила старую льняную скатерть с мережками, в центре вытершуюся до тонкой паутинки, но там, где ткань свисала со стола, она оставалась добротной и плотной. Кое-где виднелись следы старых пятен, которые уже никак невозможно отстирать, и Ирина, разглаживая по столешнице мягкую материю, вдруг подумала, что ее не было здесь, пока скатерть истиралась, и эти еле видные разводы появились без нее. А вот теперь она вдруг стала всему этому хозяйкой… И дому, и старому пузатому буфету с причудливо застекленными дверцами, в которых так смешно преломляется солнечный свет, и тарелкам с синим широким ободком, которые единственные уцелели в войну от большого парадного сервиза. Интересно, что думает Кирилл? Не считает ли, что она слишком вольно распоряжается наследием его семьи, на которое, в сущности, не имеет никакого права? Ирина застыла со стопкой тарелок в руках. Народу много, все равно придется доставать парадную посуду, ведь надо и ребятишек покормить, зря, что ли, они старались? Сначала Ирина щепетильно относилась к детскому питанию, ведь мало ли у кого какие особенности, аллергия, например, или диабет, всякий раз бегала к мамам и бабушкам, спрашивала, можно ли угостить их чадо обедом, а потом стороны достигли соглашения, что если дети заигрываются, то иногда можно их для приема пищи не разводить по домам, а кормить на месте.

Ирина еще раз посчитала в уме количество едоков. Нет, повседневными тарелками не обойдешься. Как лучше, спросить Кирилла, можно ли взять нарядные, или она только обидит его этим бестактным вопросом? Господи, она ведь так мало знает о его юности, о родителях… Они умерли давно, за много лет до ее замужества, и Кирилл рассказывал о них скупо. Единственное, что ей было точно известно, да и то из материалов уголовного дела, что, когда его мама заболела, Кирилл сразу после школы пошел работать на завод, чтобы содержать семью. А был ли он близок с родителями, насколько сильно переживал их ранний уход из жизни, муж никогда не рассказывал… А она не спрашивала, дура. Деликатность проявляла, а теперь вот не знает, какие тарелки поставить.

Она принялась накрывать. Тарелки глухо стучали по столешнице. Если присмотреться, можно было заметить, что кое-где рука мастера дрогнула, ободок получился не идеально ровным, а на другой тарелке с кисти сорвалась крошечная капелька и оставила едва различимый след на белизне фарфора.

Старинная ручная работа, но почему-то эти раритеты оказались сосланы на дачу, притом что в городе у Кирилла нет особенно ценного фарфора. Она не знает, не хочет знать, да и про свое прошлое рассказывает мужу неохотно. Что он не знает про ее роман с женатым человеком, это понятно, но она ведь и про детство свое не сильно распространяется.

Его родители умерли, с ними уже не познакомишься, но ведь ее мама жива-здорова, а объединения в общую семью почему-то не получилось. Они с Кириллом сами по себе, они с мамой сами по себе. И мама с внуками тоже сами по себе. Не срастается…

Да что говорить, если муж лучше сроднился с Гортензией Андреевной (именно Кирилл выступил с инициативой пригласить ее на дачу), чем с матерью своей жены, которая тут была пару раз, и то без ночевки.

Вот что мешает им всем слепиться в единый монолит, куда бы вошли и покойные родители Кирилла?

Володя вдруг бросил погремушку, встал в манежике, потрясая перила, энергично что-то залопотал, почему-то напомнив Ирине высокопоставленного партийного руководителя, выступающего с трибуны. Она засмеялась. Время летит быстро, моргнуть не успеет, как Егор с Володей приведут каких-нибудь девушек, и придется срастаться в единый монолит с ними и с их родителями. Как она тогда запоет, интересно?

Вошел Кирилл, раскрасневшийся, веселый от работы, и подхватил Володю на руки.

– Кирюша, а можно я детям эти тарелки поставлю? – решилась Ирина.

– А чего нет-то?

– Или лучше детские, а то вдруг эти разобьют.

– Та если разобьют, то однаково, шо те, шо эти… Ой! Понабрался от Витька, гляди, скоро и Егорчик у нас размовлять начнет.

– Пора ему уже учить иностранные языки, – засмеялась Ирина, – так ничего? Я эти тарелки оставлю?

– Да господи…

– А разобьют?

– Ир, на счастье же все.

Засмеявшись, Кирилл передал ей Володю и пошел умываться. Ирина с порога смотрела, как он горбится возле уличного рукомойника. Мускулы перекатывались по спине как волны.

– А дайте-ка мне цю гарнюню! – подошел умытый свеженький Витя и отобрал у нее Володю. Очутившись в могучих руках, сын издал такой восторженный крик, что Ирина взревновала.

Одинаковые тарелки смотрелись на столе красиво, даже празднично, и Ирина решила ничего не менять. В конце концов, друзья Егора приличные ребята, умеют себя вести за столом.

Проходя в летнюю кухню за кастрюлей с супом, она вытащила бутылку из Севиной сумки за торчащее горлышко.

– Спрячу до лучших времен.

Сева кивнул:

– Давай мы ее разопьем, когда маньяка поймаем.