Женщины в русском освободительном движении: от Марии Волконской до Веры Фигнер

В 1826 г. женщины декабристского круга оказались в особенно трудном положении. Переписка А. Г. Муравьевой⁹, воспоминания М. Н. Волконской, другие документы той поры показывают полную неосведомленность жен в делах мужей, хотя в последнем исследовании о семье Лаваль приводятся убедительные данные (ранее не публиковавшиеся) о том, что Е. И. Трубецкая знала о заговоре декабристов¹⁰. И все же ощущение "удара грома", по выражению А. Г. Муравьевой, узнавшей из письма мужа о том, что он "один из руководителей только что раскрытого общества"¹¹, вероятно, было знакомо почти каждой декабристке. Женщины, уделом которых в то время была семья, в большинстве не подозревали о существовании тайных обществ и о том, что их мужья участвовали в заговоре против царя[2]. Но это, усугубив страдания, не помешало большинству из них занять правильную нравственную позицию. Когда человек идет на самое рискованное дело сознательно, он заранее представляет (или, по крайней мере, должен представлять) ответственность за совершенное и соизмеряет свои силы с тем вполне реальным наказанием, которое может обрушиться на него. Страдать за другого - значительно труднее. И наверное, главная сила тех женщин заключалась в терпении...

Александра Григорьевна Муравьева (1804-1832 гг.) приехала в Петербург вслед за арестованным мужем.

Ее первые письма к нему свидетельствуют о твердости духа в тот чрезвычайно сложный момент. Она поддерживала растерявшегося мужа, выражала готовность разделить его участь, высоко оценивала его личность. "Ты преступник! Ты виновный! Это не умещается в моей бедной голове...- писала Муравьева.- Ты просишь у меня прощения. Не говори со мной так, ты разрываешь мое сердце. Мне нечего тебе прощать. В течение почти трех лет, что я замужем, я не жила в этом мире,-я была в раю"¹². Это взволнованное письмо, написанное нервной рукой, очень неразборчивым почерком, короткими, отрывочными фразами, производит сильное впечатление. Оно - свидетельство не только благородства души, самоотверженности, любви, но и мужества, с которым молодая избалованная женщина переносит внезапно свалившееся на нее испытание. И этим оно выгодно отличается от писем самого Никиты Муравьева. Потом и с Александрой Григорьевной будет всякое: слезы, нервные припадки, отчаяние. Однако очень важно, что с самого начала она повела себя так мужественно¹³.

Через подкупленную стражу (приходилось платить 50 руб. за записку) Никита Муравьев не только сообщал жене и матери о своем самочувствии, но и давал им указания, какие книги или рукописи нужно уничтожить или спрятать от глаз свидетелей. Академик Н. М. Дружинин, отметив, что в сохранившемся архиве декабриста имеются разнообразные исторические и военные записки, но отсутствуют какие-либо политические заметки, не без оснований полагал, что Муравьев "успел уничтожить руками своей жены все имевшиеся вещественные улики"¹⁴. В одной из многочисленных записок к Александре Григорьевне декабрист заметил: "Я очень доволен твоими распоряжениями"¹⁵.

Подобно Муравьевой, безоговорочно и сразу поддержавшей мужа, М. Н. Волконская, едва узнав об аресте супруга, написала ему, что "готова следовать во всякое заточение и в Сибирь"¹⁶. Однако она оказалась в более сложном положении, чем Муравьева, которая действовала в союзе с матерью мужа и при поддержке всей многочисленной семьи Чернышевых, связанных с декабристским движением не только через зятя, но и посредством З. Г. Чернышева, брата Александры Григорьевны. Волконская же оказалась изолированной: вся семья-отец, мать, братья, сестры - восстали против "безумств" Маши. Марии Николаевне затрудняли общение с женами других декабристов.

На первое свидание с мужем она ходила не одна, а в сопровождении родственника - будущего шефа жандармов А. Ф. Орлова. Все родственники как могли мешали отъезду Волконской в Сибирь. Генерал Н. Н. Раевский-"герой и добрый человек", по словам Пушкина, который в 1812 г., не колеблясь, бросился в огонь неприятеля, увлекая за собой двух сыновей, почти мальчиков,-теперь не выдержал. "Я прокляну тебя, если ты не вернешься через год!" -прокричал он дочери¹⁷. Раевский помнил, что при замужестве дочери выбор был сделан им*, поэтому так и препятствовал ее поездке в Сибирь. В действиях "жертвы невинной" он усматривал "влияние волконских баб, которые похвалами ее геройству уверили ее, что она героиня, и она поехала, как дурочка"¹⁸