Женитьба Кевонгов

— А они уже не живут, — спокойно сказал Лука, — был шторм. Большой шторм. Люди отказывались выйти в залив, но Тимоша заставил. Обещал хорошо заплатить — те и вышли. На двух лодках вышли. Даже брата своего меньшого не пожалел купец. Так и погибли.

— Весь род погиб?

— Весь. Кажется, весь. — Нгиндалай-Лука сморщил лоб, напряг память. — Кажется… Постой. А Ньолгун — из их рода? — Он обернулся к Касказику.

Ыкилак вскинул голову, второй раз слышал он это имя. Первый раз от Ланьгук там, у Вороньей ели.

— Не знаю, — пожал плечами Касказик. — Я знал всех взрослых Нгаксвонгов. А детей не помню.

— Ньолгун из Нгаксвонгов, — сказал Лука. — Теперь я вспомнил: он из Нгаксвонгов, — твердо повторил он.

— Только один и остался? — встрял в беседу Наукун.

— Один.

— Тогда зачем идти с миром — ведь мириться-то не с кем? — сказал Наукун. Он быстро оценил обстановку: «И мне останется на выкуп».

— Заткнись! — вскипел Касказик. — Ублюдок! Один человек — тебе не человек? Пока жив хоть один человек, род его живет!

Снаружи послышался звон боталов.

— Сыновья мои. Оленей привели, — Лука встал. — Собираемся тоже в Нгакс-во. Тимоша обещал привезти товары. Ты по реке, а я напрямик через сопки. Но ты ненамного отстанешь, может, на полдня всего.

ГЛАВА XVII

Привычная для нивхов морского побережья двухпарусная шхуна, словно чайка, лихо проскочила устьевые белопенные бары, вошла в лагуну и, умело используя постоянный напор Тланги-ла[20], медленно пошла против течения. Босоногие нетерпеливые ребятишки убежали далеко от стойбища и у пролива встретили белоснежное судно. Они кричали, размахивали руками, прыгали. «Радуются. Дикари есть дикари. Тимоша сдерет с них последнюю шкуру, а они радуются», — мрачнел молодой якут. Он видел: купчика на этом берегу ждут.

Длинная и узкая, словно палец, песчаная коса защищала от морского прибоя неширокий залив, где только рябь и мелкие всплески оживляли пустынную гладь. Но залив казался пустынным лишь поначалу. Чочуна присмотрелся и заметил на ее воде какие-то черные кругляши. Сперва принял их за обгорелые куски дерева. Но кругляши то исчезали в глубине, то всплывали и двигались не только по течению, но и против. «Нерпы!» — сообразил Чочуна. Он видел их в Амурском лимане. В море же якута свалила качка, и двое суток он ничего не видел и не слышал. И только удивился, как это русских не брала эта проклятая, выворачивающая все нутро тягучая качка.

Нерпы в заливе много. Темноголовые с белыми и черными пятнами, они любопытно рассматривали проходящее судно, без страха подплывали близко и, нырнув, вновь появлялись чуть дальше или с другого борта. Огромные белоснежные чайки степенно кружили над фарватером, высматривая добычу — селедку, корюшку и прочую рыбью мелочь.

Быстроногие мальчишки обогнали шхуну и принесли в стойбище весть: на судне, кроме Пупков, еще человек, обличьем смахивает на нивха. «Нанайца или амурского нивха наняли в помощники», — решили в Нгакс-во.

А Чочуна тем временем озирал берега столь далекой от Якутии земли. Песчаная коса с невысокими дюнами, по бокам к ним прицепились низкорослые кустарники. Длинная и ровная коса у основания разбита буграми, бугры переходят в лесистые сопки, обрамляющие залив с другой стороны. В глубине его широкая низинная полоса, разрезанная в нескольких местах зеркальными плесами, над которыми висит белесый пар — видимо, устье реки. Стойбище раскинулось у основания косы. Странные дома — не то рубленые, не то сложенные из жердей. По форме они четырехугольные, без труб. И крыш вроде нет. Окна маленькие — едва кулак проскочит, без стекол. Ниже домов, у кромки воды — вешала. Их много. На них стройными рядами висит распластанная рыба. Ее так много, что она загородила собой стойбище, и дома виднеются лишь в просветах между вешалами.

У каждого дома, слева или справа, высятся похожие на чумы сооружения. «Эвенки?» обрадованно забилось сердце.

Привязанные к поперечным жердям-перекладинам, рвались с цепи огромные псы. «Собачье жилье», — догадался Чочуна.

Неизвестная земля… Незнакомый народ. Как удастся сойтись с этими людьми?

Среди встречающих отдельной группой стояли люди в меховой одежде. И когда за толпой Чочуна увидел рогатые оленьи головы, обрадовался, словно родственникам, от которых уезжал так далеко. Эвенки? Якуты?

Несколько в стороне от нивхских жилищ, две приземистые, с просторными дворами рубленые избы. «Русские везде остаются русскими: дома у них всегда прочные, хозяйство — крепкое», — не то с уважением, не то с тоской подумал якут.

Три русские бабы, дебелые, розовощекие и улыбающиеся, вышли наперед, полезли в воду, высоко задрав сарафаны и оголив полные белые ноги. И тут в один миг странные нивхи с их добродушными лицами и могучими собаками, оленеводы с их рогатыми друзьями, песчаный берег с буграми и кустарниками, низкое небо с плотными черными тучами — все исчезло. И только женские ноги, невыносимо белые, казалось, заполнили весь мир.

— Тимошенька, ты мой родненький! — Певучий ласковый женский голос. Чочуна зашатался, его словно толкнуло что-то в сторону.