Женитьба Элли Оде [сборник рассказов]

— Как не случалось? Забыл, сколько овец погибло? — закричали со всех сторон.

— Э, сколько там гибло! — отмахнулся Бакыев. — Тогда, по-моему, уж лучше сюда пригнать все отары, чем канителиться, возить траву в степь за триста километров. Выдумали тоже!.. Всё равно, как наш агроном, только и твердит: «Не заливайте хлоп-ковые поля, как в старину, а поливайте по бороздкам». А что, в старину-то глупее его, что ли, были?

Колхозный агроном порывисто вскочил с дивана а запальчиво заговорил:

— Товарищи, я слышу от него это уже не в первый раз! Он то и дело попрекает меня бороздковым поливом, а сам ни черта не понимает… И надо же, наконец, вытряхнуть из него старину и доказать ему, какое важное государственное значение имеет бороздковый полив и своевременное снабжение кормами отар в степи в зимнее время. Он не хочет расставаться со стариной, как со своим халатом и старомодной папахой. Если он не понимает значения бороздкового полива, так пусть спросит наших хлопкоробов! Они ему скажут, на сколько повысился урожай хлопка в последние два года.

Агроном увлёкся и начал было читать лекцию о значении бороздкового полива, но хлопкороб-бригадир дёрнул его за рукав.

— Да сядь ты, агроном! Он сам это знает, дурака валяет. И разговор-то сейчас не о поливе, а о корме для отар. Скажи по совести, Бакы-ага, почему ты не выполнил постановление правления и не отправил в степь оставшийся корм? — спросил он строго Бакыева.

— А на чём бы я его отправил? — опять вскинулся Бакыев. — Сам захватил все машины, возил на них свой хлопок, а я на чём должен возить? На себе, что ли?

— Так этот вопрос надо было поставить перед правлением, — сказала Курбангозель. — Надо было добиваться, чтоб дали машины. Настойчиво добиваться!

— Я думал — ему нужнее. А как он кончит возить, так и перевезу. И я думал, он спасибо за это скажет мне, а он на меня же…

Бакыев произнёс это с такой наивной обидой, что все засмеялись.

— Не только он, но и я, и все здесь присутствующие будут ругать тебя, Бакы-ага, — сказала Курбангозель, — за твою беспечность, за твоё легкомыслие. Ведь ты понадеялся, что будет год с «двойной весной», оттого и не беспокоился об отарах, не требовал машин.

Так это или не так? Так! Все мы это теперь видим. И агроном правильно ругал тебя за привязанность к старине. А что старина? Ты вспомни, как жил в старину твой дед, твой отец, как они батрачили у Ата-бая, как он издевался над ними, как ты сам в детстве бегал голодный, оборванный? Разве не помнишь этого!

— Да что говорить! — махнул рукой Бакыев. — Что я, не знаю, что ли?..

Он зажёг спичку и закурил. Руки у него дрожала.

— Так зачем же ты болтал о старине? «В старину не возили траву в степь…»

— Припёрли его к стенке, надо ему было оправдаться, вот он и вспомнил старину, — засмеялся старик бригадир.

— Дело не в оправдании, — сказала Курбангозель, — а в том, чтобы спасти сейчас отары овец…

— Да если б у них не было корма, — перебил Бакыев, — Ораз дал бы знать или сам приехал бы. Не задавило же их всех снегом!

— А если Оразу нельзя сейчас отлучиться от отар? Или машина у него не в порядке? Он ждёт от нас помощи, а мы болтаем о старине! Ты, Бакы-ага, не успокаивай нас. Тебе первому надо бить тревогу, Понимаешь?

Она подошла к окну, приоткрыла занавеску и покачала головой:

— Снег всё идёт и идёт… Надо немедленно перебросить корма в степь.

— Надо! Нечего ждать! — поддержали её все.

— Бакы-ага, слышишь, что говорят коммунисты? Сейчас же организуй это дело, — сказала Курбангозель. — Требуй от нас, что нужно, но сделай как можно скорее. Так, товарищи?

— Конечно! Конечно! — дружно ответили коммунисты.

— Ну что ж, если такое постановление партсобрания, я готов выполнить. Только дорога-то сейчас… По такому снегу разве пройдут машины с грузом? Застрянут, да ещё ночью… Переждать бы до завтра. Завтра снег кончится.

— Ты что, слышал сводку погоды? — обрадовалась было Курбангозель.

— Нет, спина у меня весь день чешется, — это к теплу, — простодушно ответил Бакыев под общий смех.

Как на грех, в этот момент Бакыев потянулся и ожесточённо поскрёб спину. Смех перешёл в хохот, А Бакыев, всё ещё не понимая, смущённо оглядывал собравшихся и густо краснел.

Как раз в это время открылась дверь и вошёл здоровенный детина, весь запорошенный снегом. За густой завесой табачного дыма не сразу разглядели, что это за человек, и узнали его только тогда, когда он снял о головы ушанку.

Это был Ораз Гельдыев, исхудалый, измученный долгим путешествием по бездорожной, холодной пустыне. Он молча снял шубу, повесил на вешалку и сел на пододвинутый ему кем-то стул. Потом расстегнул меховую куртку, вынул платок, вытер быстро таявший снег на бровях и усах и стал закуривать.

Курбангозель хорошо знала Ораза и сразу поняла, что он не только устал, но и очень сердит.

— Ораз-ага, ты даже не поздоровался с нами! Что с тобой? — спросила она.