Жених с приданым

Алексей осмотрел картошку. Клубни были крупные, круглые, розовые и шершавые. Такие в сваренном виде будут сахарно рассыпаться – не то, что магазинные, в чёрных пятнах. Их вари хоть сутки – останутся твёрдыми и склизкими, как мыло.

Алексею не надо было спешить в квартиру за авоськой: она, как у хорошей домохозяйки, постоянно находилась при нём. Он купил ведро картошки. Потом внимательно, переворачивая, рассмотрел мясо.

– Нет ли чего полегче? – сказал озабоченно. – Куры, например?

Торговка угрюмо выбросила из мешка две мелкие восковые куриные тушки. Алексей, не торгуясь, купил их тут же.

Дома на всю катушку был включен телевизор. В таком грохоте здоровому человеку невозможно высидеть минуты. Глухая соседка, склонив седенькую головку набок, уронив вязанье, посапывала на стульчике. Мать широко открытыми глазами смотрела в экран. Увидев сына, она замычала, замотала по подушке стриженой, как у мальчика, головой – это она так бурно обрадовалась. Алексей поправил одеяло, проверил, сухо ли. Выключил телевизор – опять соседи жаловаться прибегут. Проводил соседку, пошёл на кухню раскладывать покупки и готовить для матери бульон.

В двери послышался поворот ключа: пришла Надя, сестра. Когда-то они все были так дружны между собой: близнецы Павел и Надя, младший Алексей. Жили они в угловой квартире барака. Мать наваривала в чугуне картошек в мундире, оставляла на краю плиты двухлитровую банку с тёплым чаем – и уходила до утра. Она работала ночной нянькой в доме престарелых.

У каждого из детей была своя обязанность по дому. Павел колол под навесом во дворе и таскал в тазу уголь – на утреннюю топку. Алексей, растопыривая ноги, приседая как гусёнок, разливая океаны воды, мыл пол. Надюха в материном фартуке, дуя на пальцы, приплясывая от боли, чистила горячий картофель на всю братию, толкла в блюде, поливала подсолнечным маслом.

Поужинав, «братия» делала уроки, а потом играла.

Повзрослев, они отчуждались, отдалялись друг от друга всё больше. Виделись редко, хотя жили в одном городе. У Нади сразу возникли нелады с Павловой женой. Сама она неудачно вышла замуж: муж пил и не работал, детишки болели.

Надя давно бросила следить за собой. Обесцвеченные волосы, стянутые аптекарской резинкой, лоснились чёрными жирными корнями. Из-под дорогого шёлкового платья (подарок Павловой жены) торчали худые ноги в сморщенных чулках. Алексею было бы стыдно идти с ней по улице. Но чем жальче выглядела сестра, тем больше она вызывала досадливую, сердитую любовь Алексея.

– Привет, – сказала Надя безрадостно. – Как мать?

Мать лежала в комнате и через стеклянную дверь видела приход дочери. Ей очень хотелось видеть Надю, и она сильно сжимала в руках ложку, чтобы призывно застучать ею по табурету (левая рука у неё ещё действовала). Но она боялась, что строгая Надя заругается. Она, Надя, если ей не хотелось, считала вовсе необязательным заглядывать в комнату. Всё равно потом скажет, хвастаясь перед Павлом: «Я и мать навести, я и всё…»

Она вынула из хозяйственной сумки кусок мяса в промокшей бумаге.

– Говядина, вырезка, – сказала она. – Сваришь чего-нибудь.

Алексей присел перед холодильником, потеснил пузырьки с лекарствами Подумал, что при Надиной работе поваром в столовой могла бы для матери разжиться куском больше и свежее – не так уж часто и носит. Надя подошла к окну, выглянула за него и вдруг засмеялась. Смех был злой.

– Слушай, чего расскажу, – сказала Надя, продолжая напряжённо смеяться. – Про братца. Комедия.

В последнее время она была особенно в плохих отношениях с Павлом – из-за мужа, которого Павел не устроил к себе на работу.

– Тетя Поля померла, – сообщила Надя. – Померла, полста тысяч на книжке оставила. Как думаешь, кому?

Было ясно, что сейчас она истерически закричит: «Павлу!»

– Павлу! – взвизгнула Надя. – Ты подумай, Лёш, чем они старуху купили. Я как бобик кручусь: и в столовке, и дома с моими шалопаями (она имела в виду мужа и сыновей). Мне тётку навестить не вырваться. У тебя вон парализованная на руках. Павлова жена и зачастила к тётке Поле, карамелек-сосунчиков возила. Старуха растаяла, за копеечные карамельки тыщи отвалила. И кому, господи: у кого денег куры не клюют. Только дачи для дочки не хватало – вон она, дача.

Алексей знал, что она говорит чудовищную неправду: что в последние годы Павлова жена ходила за тётей Полей, как за ребёнком. У них как бы негласное распределение обязанностей произошло: на Алексее – мать, на Павле – тётя Поля.

– Ладно, матери суп свари. Сильно не соли, а то обопьётся. Замучаешься после, – поправляя на плечах косынку, уже своим тусклым голосом сказала Надя. Лицо, помолодевшее, разгладившееся у неё во время крика, снова стало прежним: некрасивым, старым. Кивнув в сторону комнаты, откуда доносилось мычание, насмешливо добавил:

– Эта небось сберкнижку не оставит. Сама последнее высосет. Работница, так твою… Шесть тысяч пенсию выработала.

В детстве мать, сильная, энергичная, тяжёлая на руку женщина, колотила детей за малейшие ребячьи провинности. Шустрому Алёшке перепадало больше всех.