"Женевский" счет

После Анна отвернулась к стене, а подполковник Апушкин расстегнул френч и торопливо засунул под брючный ремень тетради. Застегнулся, привел себя в порядок, коротко кивнул и, дав разворот на 180 градусов, вышел из купе. Только лязгнула дверь.

К ним из коридора шагнул адъютант.

— Закончилось наше великое катанье, — говорит Колчак Трубчанинову. — Прощайте! Дай Бог удачи. Уходите… как сумеете. Все знаки отличия долой — и уходите. Анна — с вами. Прощай, Анна… Не оставляйте ее. Сейчас же уходите! Им пока не до вас. Им я нужен. Прощайте. Молитесь за меня. Бог меня поставил на этот путь…

И в самом деле, катанье удалось превеликое. 12 ноября 1919 г. сел адмирал в поезд, 15 января 1920 г. должен был выйти, чтобы уже больше никогда не слышать ни стука колес, ни… собственного сердца.

Смирения требовал от него Господь Бог.

Александр Васильевич обнял Анну — она обмякла почти без чувств, — бережно усадил ее. Поцеловал в лоб.

— Сохраните портфель, Трубчанинов, кто-то да прорвется. Не Апушкин, так вы. Повезет — можно будет сложить картину событий. Должно повезти!

— Разрешите?! — Адъютант вытаскивает из-под брючного ремня кольт (подарок союзников во время визита адмирала в США). — У меня полсотни патронов, Александр Васильевич. Попытаем счастья? А нет — так за помин души?

В лице Трубчанинова ни кровинки, в движении и развороте тела что-то звериное.

— Отставить! — Колчак достает из внутреннего кармана френча браунинг и отдает Трубчанинову. — Всех загубим.

Он обнимает Анну и долго нежно целует в губы, после решительно выпрямляется, откатывает дверь. Трубчанинов помогает надеть шинель, а Колчак говорит своему начальнику штаба:

— Скажите господам офицерам, пусть уходят. Нас продали и предали. Они свободны в своих поступках. Пусть переодеваются и уходят. И здесь — никакого сопротивления: вас уничтожат! Ну… — Он пожимает руку Занкевичу. — Бог в помощь!

Занкевич шумно, глубоко дышит.

Колчак видит: там, на площадке, его ждет майор Кровак.

Колчак обращается к офицерам:

— Прощайте, господа! Благодарю за верность!

И отдает честь.

На весь вагон полустон-полукрик: это Анна Васильевна Тимирева.

Офицеры вытягиваются, вздергивают подбородки. Многие плачут беззвучно, не стесняясь.

Принимаю от тебя и эту ношу, Господи! Дай же мне силы!

Колчак спускается за майором Кроваком. Там, на путях, четверо легионеров, за плечами — винтовки, штыки примкнуты. Пан майор отдает честь двоим штатским (они стоят тут же) и шагает на соседний путь. Солдаты вылезли из теплушек: глянь на этого хрена!

К ним подходит Пепеляев, его не то сопровождает, не то ведет чешский офицер. Александр Васильевич подчеркнуто любезно здоровается с Пепеляевым, но тот, похоже, ничего не видит и не слышит.

— Держите себя в руках, Виктор Николаевич, — тихо, чтобы его не услышали, говорит Колчак.

Они оглядываются: нет ни майора, ни легионеров. Из-за соседнего состава торопливо выходят люди в штатском и полувоенном с красными бантами на груди и шапках, папахах. Эти люди привлекают внимание скованностью и отрывистостью речи.

«Не уверены в нас, — отмечает про себя Колчак, — и не исключают сопротивления. Напрасно, напрасно. Нас, как говорится, привезли и вывалили в мешках. Берите — никто не пошевелит пальцем».

Уже издали Колчак замечает, что его вагон и вагон Пепеляева тоже берут в кольцо. Он пытается разглядеть лица за окнами — только едва угадываемые белые пятна. Прощайте, друзья! Храни тебя Бог, Анна!..

А в вагоне — выкрики, бессильная ругань. Дожить до того, чтобы вязали на расправу твоего вождя!

— Самое время в штыки ударить, — говорит подполковник Апушкин.

Он позеленел, вот-вот вывернет. Такое случается, фронтовики знают.

— Что ж это?! — звенит на весь вагон чей-то крик.

— А где эти штыки? — Генерал Занкевич на всякий случай преграждает выход из вагона. — Спокойствие! Слушать меня как старшего по чину и возрасту! Кто может — уходите. Не оказывать сопротивления! Уходите, кто как сумеет, — это приказ адмирала! Выполняйте!..

И вовремя предупредил.

Минут через семь-восемь в вагон полезли штатские, им подавайте купе адмирала и чинов штаба. Трубчанинов только и успел вытолкнуть Анну на площадку, где она смешалась с незнакомыми людьми. Только и успел шепнуть:

— Вы — сестра милосердия! Запомнили? Да просто обычная женщина, ухаживали за ранеными…

И принялся рвать с себя погоны.

Двое в солдатских шинелях закатывают за рельс соседнего пути «максим» и, поерзывая, мостятся за щиток.

— С ума сошли! — орет кто-то на ломаном русском. — Своих побьете!

Рыльце пулемета порыскало и уставилось в бок адмиральского вагона. И еще побежали с пулеметом на другую сторону вагона. Там — звон стекол. Выкрики. Матерщина. Не понравился кто-то — вяжут. Быстро прошла Тимирева — до бабы ли тут… Под руку с самим паном майором, голова наспех замотана бинтами — Занкевич: без погон, шинель явно с чужого плеча, воротник отпахнут до ушей. Широко шагает…

Не взяли — ушел Михаил Ипполитович!

Ушел, чтобы написать об этих последних минутах железного бега адмирала…