Жена-девочка

— Тогда не говори об этом больше никому. Храни это в тайне до тех пор, пока я не скажу тебе. А теперь иди! У меня есть серьезное государственное дело, которое требует моего внимания и времени. Иди!

Племянник, так решительно изгнанный, покинул библиотеку.

Как только за ним закрылась дверь, баронет вскочил с кресла и, нервно шагая по комнате, воскликнул:

— Вот к чему приводит проявление снисходительности к республиканцу — предателю интересов королевы!

Глава LI. Под деодаром [60]

Днем рождения Бланш Вернон не завершились празднества в доме ее отца. На следующий день состоялся званый обед, роскошный, как и накануне, за которым вновь последовали танцы. Это был сезон праздников в английской сельской местности, когда зерновые уже убраны, рента уплачена, и фермер отдыхает от тяжелого труда, а сквайр наслаждается спортивными состязаниями.

Снова в Вернон Холле собрались высокие гости благородного происхождения, и снова чарующие звуки арфы и скрипки призывали к романтическому движению ног.

И снова Майнард танцевал с дочерью баронета.

Она была еще слишком молода, чтобы принимать участие в этих развлечениях. Но это был дом ее отца, а она была единственной дочерью — и потому, несмотря на столь юный возраст, она играла роль хозяйки особняка. Верная своему обещанию, она прочитала роман и высказала свое мнение о нем взволнованному автору.

Роман ей понравился, хотя она и не была от него в восторге. Она не сказала об этом прямо, но по ее поведению Майнард догадался, что это так. Кое-что в книге, казалось, не удовлетворяло ее. Он не мог догадаться, что именно. Он был слишком разочарован, чтобы расспрашивать об этом.

И снова они танцевали вместе, на этот раз вальс. Выросшая в сельской местности, Бланш тем не менее вальсировала превосходно. Она брала уроки у учителя-креола, когда жила на другой стороне Атлантики. Майнард, со своей стороны, был замечательным танцором, и со своей юной партнершей танцевал восхитительно.

Без всякой задней мысли, только лишь в порыве танцевального энтузиазма, она положила голову на его плечо и закружилась с ним в танце — с каждым вращением опуская голову все ниже, ближе к сердцу. И совсем не подозревая, что за нею наблюдают.

Ей, при вращении в танце, казалось, что в комнате только они одни: он и она. Вдовы, одиноко сидевшие в стороне, смотрели на них через очки и, потряхивая своими париками, бормотали слова неодобрения. Молодые леди, оставшиеся не у дел, завидовали танцорам, а высокомерная леди Мэри выглядела хмурой и злой.

«Золотой молодежи» не нравилось поведение Майнарда и Бланш, и меньше всего это нравилось Скадамору, который бродил по комнате, нахмуренный и злой, или останавливался, чтобы понаблюдать за движением платья своей кузины, которое, казалось, готов был разорвать. Никакого облегчения ему не принесло и окончание этого вальса. Наоборот, оно только усилило пытку: пара, за которой он так ревниво наблюдал, прошла, гуляя под руку, через оранжерею и вышла наружу, в сад.

Ничего необычного в том, что им захотелось выйти из дома, не было. Стояла теплая ночь, и обе двери — в оранжерею и в гостиную — были открыты настежь. Не только они воспользовались этим обстоятельством. Несколько других пар сделали то же самое.

Что бы ни говорили про английскую аристократию, она все еще не достигла того уровня жеманности, чтобы с подозрением относиться к таким прогулкам. Она все еще может с гордостью декларировать один из самых благородных национальных девизов: «Honi soit qui mal y pense»[61].

Конечно, эти принципы могут быть нарушены под зловещим французским влиянием, которое ощущается по ту сторону пролива и которое распространяется далеко за пределами Франции, даже через Атлантику.

Но пока еще добрые и разумные принципы не утрачены, и гость, допущенный в дом английского джентльмена, не подозревается в дурных намерениях, даже если он мало знаком обществу. Его прогулка по парку наедине с молодой леди, даже темной беззвездной ночью, не считается неприличной — и поэтому не может быть поводом для скандала.

Гость сэра Джорджа Вернона, прогуливаясь с дочерью хозяина под руку, даже не думал о скандале, поскольку они не покидали лабиринта кустарников, растущих рядом с домом. Более того, они остановились под сенью гигантского деодара, широкие вечнозеленые ветки которого простирались, покрывая большую площадь тщательно ухоженной почвы вокруг.

Не было ни луны, ни звезд на небе; никакого света не проникало сюда через стеклянную ограду оранжереи. Они были одни, или думали, что они одни, — вдали от наблюдающих и подслушивающих, словно находясь в глуши небольшого девственного леса или в центре безлюдной пустыни. Если кто-то и был рядом, то не замечал их: они говорили шепотом.

Возможно, это ощущение уединенности и задало тон и характер их беседе. Во всяком случае, она протекала без прежней скованности.

— Вам пришлось много путешествовать? — спросила девочка, когда они подошли к деодару и остановились под ним.

— Ненамного больше, чем вам самой, мисс Вернон. Вы ведь тоже заядлая путешественница, если я не ошибаюсь?