Жена-девочка

— Каким образом?

— Геральдическая корона! — склонившись к уху дочери, прошептала мать.

Джулия Гирдвуд начинала беседу словами, которые полностью соответствовали ее собственным мыслям. Выросшая в атмосфере неограниченного богатства, она легко получала любую роскошную вещь, которую запросто можно было обменять на золото. Но было и такое, чего нельзя купить ни за какую цену — вхождение в некий мистический круг, называемый «обществом», или иначе — «сливками общества».

Даже в непринужденной, легкой атмосфере пляжа она чувствовала, что она — чужая. Она находила, так же, как ее мать, что Ньюпорт — слишком фешенебельный район для нью-йоркских торговцев, однако он достаточно хорош в плане продажи ими различных товаров. То, что сказала мать только что, было воплощением некоей мечты, поражавшей воображение, и слово «корона» произвела на Джулию больший эффект в плане отказа от капитана Майнарда, чем самая продолжительная лекция матери.

И мать хорошо это понимала. Она не хотела запретами пробудить в своей дорогой Джулии огонь романтического неповиновения.

В этот момент матери пришло в голову, что победу надо закрепить, и она продолжала по пути домой ковать железо, пока горячо.

— Да, корона, моя дорогая, а почему бы и нет? Есть много лордов в Англии и подобных им во Франции, и большинство из них с радостью ухватилось бы за такое предложение. Миллион долларов и твоя красота — ты не должна краснеть при этом, дочь — две вещи, которые редко встречаются вместе, уж во всяком случае они не каждый день появляются на улицах Лондона или Парижа. Это подарок любому принцу! А теперь, Джулия, еще пару слов. Я искренне хочу сказать тебе правду. С этой целью, и только с ней, я хочу показать тебя Европе. Ты должна дать мне обещание сохранить свое сердце свободным и отдать руку человеку, которого я выберу для тебя. И тогда я подарю вам на свадьбу половину состояния, оставленного мне твоим отцом!

Девушка колебалась. Может быть, она думала о своем спасителе? Но если она и думала о Майнарде, то интерес к нему был слишком слаб, чтобы бороться с такими заманчивыми предложениями. Майнард не смог бы так позаботиться о ней. И, обдумывая предложение, она не видела особых трудностей для принятия решения.

— Я говорю об этом совершенно серьезно, — продолжала убеждать ее честолюбивая мать. — Настолько серьезно, насколько ты чувствуешь отвращение к положению, в котором мы здесь находимся. Я считаю, что эти малоизвестные потомки «подписавших Декларацию» должны считать за честь жениться на моей дочери! Но! Ни один из них не женится без моего согласия.

— Без твоего согласия, мама, и я не выйду замуж.

— Я знала, что ты умная, послушная девушка! И ты получишь свадебный подарок, который я тебе обещала. А сегодня вечером ты не только должна надеть мои алмазы, но — я настаиваю — чтобы ты всем сказала, что они принадлежат тебе. А теперь зайдем в комнату, и я тебе их дам!

Глава VIII. Аристократ инкогнито

Свой диалог мать и дочь вели у окна квартиры миссис Гирдвуд. Ночь была беззвездная и тихая, очень благоприятная для любителей подслушивать чужие разговоры. Вот и здесь нашелся невольный слушатель.

В комнате выше и правее в этот день поселился джентльмен. Он прибыл в Нью-Йорк на корабле ночным рейсом и зарегистрировался в отеле под именем Свинтон, предварив имя скромным «mr_»[26], а после своего имени приписал: «с лакеем». Его лакеем был темноволосый и темнолицый юноша, одетый в ливрею путешествий.

В Ньюпорте, скорее всего, мистера Свинтона никто не знал. Большую часть дня он потратил на осмотр этого маленького города, основанного Коддингтоном. Достопримечательностей здесь было много.

Несмотря на то что он здоровался почти со всеми отдыхающими, очевидно было, что он ни с кем не знаком и его тоже никто не знает. В Ньюпорте было принято здороваться в знак уважения даже с незнакомцем, который выглядит джентльменом и проходит в сопровождении хорошо одетого и почтительного слуги.

Встречные, отвечая на его приветствия, думали:

«Какой представительный приезжий».

Вся внешность мистера Свинтона подтверждала гипотезу. Это был джентльмен лет приблизительно тридцати, и все говорило о том, что эти годы он прожил довольно приятно. Среди глянцевых завитков его темно-рыжих волос невозможно было обнаружить ни одного седого; и если бы вороний коготь коснулся его лица, след этого когтя невозможно было бы найти под хорошо ухоженными бакенбардами, соединенными с усами над его ртом, — короче говоря, под обильной растительностью на его лице, которой отличались джентльмены, служившие в английской конной гвардии. И в городе, и в гостинице его принимали только за англичанина.