Жена бургомистра

Однако до свадьбы дело все-таки не дошло. Маркиз отправился с войском в Италию, и синьорина пребывала в вечной тревоге за него; тогда в Италии терпеть не могли французов, а он заставлял ждать о себе весточки по целым месяцам. Наконец он вернулся в Париж и по возвращении нашел в доме Эшевро маленькую кузину нашей синьорины уже выросшей и обратившейся в прелестную девушку. Остальное можете уже представить себе сами. Бутончик Гортензия понравилась маркизу гораздо более, чем двадцатипятилетний голландский цветок. Эшевро были знатны, но кругом в долгах, а жениху, пока он сражался в Италии, досталось от отчима огромное состояние; поэтому они никак не могли отказать ему. Моя госпожа вернулась в Голландию. Отец молодого дворянина вызывал маркиза, но на дуэли не было пролито ни капли крови, и господин д'Авенн в браке с Гортензией д'Эшевро пользовался полным счастьем. Сын их был несчастным женихом синьорины Анны.

Вы понимаете, господин Вильгельм? Половину своей жизни моя госпожа питала и лелеяла старую злобу; в угоду ей она пожертвовала родной кровью ради дуэлянта дона Люиса, но зато убийством единственного сына она отплатила его ненавистной матери за горе, которое несла по ее вине в продолжение долгих лет.

Музыкант скомкал платок, которым вытирал себе лоб, и спросил глухим голосом:

— Что же еще вы знаете об Анне?

— Немного, — ответил Белотти. — Молодой дворянин вырвал ее из своего сердца и называет Хенрику своей единственной дочерью. Того, на ком тяготеет отцовское проклятье, счастье избегает, и она, конечно, не нашла его. За свои выходки дон Люис был разжалован в прапорщики, и кто знает, что сталось с молодой, прекрасной синьориной. Баронесса посылала ей иногда через синьора Лампери из Флоренции деньги в Италию, но последние месяцы я ничего не слышал об этом.

— Еще один вопрос, Белотти! — сказал Вильгельм. — Как же это молодой дворянин решился поручить и Хенрику ее тетке после всего, что произошло в доме вашей госпожи с его старшей дочерью?

— Деньги, презренные деньги! Чтобы удержать за собой замок и не лишиться наследства, он отдал свое дитя. Да, господин, из-за синьорины торговались, как из-за лошади, и дворянин уступил ее недешево. Выпейте-ка, господин, вы что-то плохо выглядите…

— Пустяки, — возразил Вильгельм, — на свежем воздухе мне тотчас станет лучше. Благодарю вас за ваш рассказ, Белотти!

XIII

Шестнадцатого мая госпожа бургомистерша ван дер Верфф после обеда осматривала шкафы и ларцы. Питер находился в ратуше, но он сказал ей, что к вечеру у него соберутся на дружескую беседу комиссар принца, господин Дитрих ван Бронкхорст, оба господина фон Нордвик, городской секретарь ван Гоут и несколько других городских начальников и друзей свободы. Мария должна была позаботиться об угощении господ хорошей закуской, вином и всем остальным.

Это поручение оживило и подбодрило молодую женщину. Ей было приятно хоть раз сыграть роль хозяйки в том смысле, какой придавался этому слову в ее родном доме. Как давно ей было отказано в удовольствии слышать серьезный, содержательный разговор. В визитах у них теперь, разумеется, недостатка не было: родственницы ее мужа, которые ухаживали за ней и заходили к Варваре, довольно часто просили и ее показаться у них; среди них были некоторые, которые выказывали ей дружеское расположение и которых она уважала за честность и смелость, но не было ни одной, к которой бы она чувствовала теплое расположение; даже более, Мария, жизнь которой поистине была небогата развлечениями, приходила в ужас от их появления, а присутствие их выносила как неизбежное зло. Почтенные матроны все без исключения были старше ее на несколько десятилетий, и, когда, сидя за пирожным, вареньем и сладким вином или за вязанием пряжи и плетением сетей, они разговаривали о тяжелом времени осады, о детях и прислуге, о белье и мыловарении или подвергали строгой критике многие непонятные для них и не слишком разумные поступки, которые совершились или должны были совершиться, у Марии становилось тяжело на сердце, и ее одинокая комната казалась ей тогда тихим уголком мира.

Только когда начинали говорить о бедствиях страны и о священной обязанности в случае несчастья перенести во второй раз всевозможные лишения ради свободы страны, она снова делалась разговорчивой и охотно прислушивалась к речам этих стойких женщин; видно было, что они относятся серьезно к тому, что говорят; но если праздная болтовня продолжалась целые часы, то порой причиняла Марии просто физическую боль. И все-таки она не смела избегать их бесед и должна была оставаться до тех пор, пока не уходила последняя кумушка, потому что после того как она несколько раз решилась уйти раньше, Варвара дружески предупредила ее и не скрыла, что ей пришлось бы оказаться в неловком положении, защищая невестку от обвинений в гордости и неблаговоспитанности.

— Такие разговоры, — говорила золовка, — доставляют удовольствие и укрепляют мужество, и тот, кто оставляет кумушек, когда они еще сидят вместе, тот пусть просит у Господа Бога милостивого прощения.