Жена башмачника

Карузо мог тронуть аудиторию всего лишь простым жестом, одинокой слезой. Он был не чужд импровизации, что испытал на себе его хороший друг и партнер по сцене Антонио Скотти. Однажды Скотти вышел на сцену слишком рано. Но Карузо не растерялся, он подошел к Скотти, обнял его и а капелла пропел приветствие, на которое Скотти таким же образом ответил. Публика неистовствовала.

– Я потребовал, чтобы мне прислали итальянку. – Карузо, стоявший на табурете в темно-синих брюках военного образца с рубиново-красными атласными лампасами, выпустил к потолку облако серого дыма.

– В костюмерной полно итальянок, синьор Карузо, – сказала Энца, размечая мелом подшивку.

– Но Серафина говорит, что ты лучшая.

– Это очень любезно с ее стороны, сэр.

– Ты любишь оперу, Винченца?

– Очень люблю, сэр. Я раньше работала на женщину, которая постоянно ставила ваши записи. Иногда она так долго их проигрывала, что соседи кричали: «Basta!» – пока не вынуждали ее выключить фонограф.

Карузо от всего сердца рассмеялся.

– Ты хочешь сказать, что вовсе не каждый дом в Хобокене набит поклонниками Великого Карузо? У тебя музыкальная душа, Винченца! Знаешь, почему я так решил? Твои брови. Они как ноты в ре минор. Выстреливают высоко, а потом падают в пропасть. Ты умеешь готовить?

– Да, синьор.

– Что ты можешь сделать?

– Ньокки.

– О, дивная пища для того, чтобы пережить долгую зиму. Ты готовишь их из картофеля?

– Конечно.

– С соусом?

– Мой любимый – из масла с шалфеем. Иногда я добавляю щепотку корицы.

– Отлично! Приготовишь ньокки для труппы, – объявил он.

– Для всей труппы? – Энца испуганно прикрыла лицо ладонью.

– Да. Для Антонио и Джерри. Для хористов. Они же поют. Им нужно хорошо питаться.

– Но где же я буду готовить?

– У тебя есть кухня?

– Я живу в пансионе.

– А я живу в отеле «Никербокер», который тоже скоро станет пансионом. Истинная роскошь покидает этот город.

– А я думала, он роскошный.

– Я избалован, Винченца. Ужасно быть старым и избалованным.

– Вы совсем не старый, синьор.

– Я лысый.

– Молодые тоже бывают лысыми.

– Это все верхние ноты виноваты! Когда я беру их, то сдуваю волосы с головы.

Энца улыбнулась.

– Смотри-ка, ты умеешь улыбаться! Винченца, ты слишком серьезна. Мы все-таки работаем в театре. Дым, зеркала, румяна, корсеты. У меня тоже есть корсет, знаешь ли.

– Он не понадобился бы, если бы ваши костюмы шила я, – заверила его Энца.

– Правда?

– Истинная правда, сэр. Самое главное – пропорции. Если бы я придумывала вашу блузу для «Тоски», то приподняла бы плечи, приспустила рукава, прихватила бы сзади талию, подчеркнула бы ее поясом и взяла пуговицы в два раза крупнее. Вы бы просто съежились! А если бы я сшила брюки из той же ткани, что и блузу, и предложила вам надеть остроносые туфли, вы бы стали еще стройнее.

– О, la bella figura в стиле Карузо! Мне, безусловно, нужно похудеть, но я не готов отказаться от ньокки!

– А вы и не должны отказываться. Я могу достичь желанного для вас результата, просто создавая иллюзию.

– Боже. Говорите старику то, что он жаждет услышать. – В дверях, дымя сигаретой, стояла Джеральдина Фаррар.

На ней была длинная бархатная юбка, которую она предпочитала для репетиций. Светло-каштановые волосы, заплетенные в две косы, как у деревенской молочницы, лежали на груди поверх белой хлопковой блузки с черным кашемировым жакетиком-болеро. Одета певица была очень просто, почти небрежно. Энца еще не видела женщины столь прекрасной и при этом не осознающей своей красоты. Кожа Джеральдины цветом напоминала золотистый жемчуг, и эта смуглость прекрасно оттеняла светло-голубые глаза. Улыбалась она широко, как настоящая американка.

– Джерри, уйди! – сказал Карузо.

– Мне скучно. – Она стала рыться в коробочке с пуговицами, стоявшей на столе.

– Здесь ты развлечений не найдешь.

– И не говори.

– Винченца собирается приготовить для нас ньокки.

– Тебе полагается только теплый чай и тосты. Доктор прописал тебе диету, – напомнила Джеральдина.

– Винченца обещала сшить мне волшебный костюм. Я буду казаться стройнее, если смотреть из бельэтажа.

– Слоны из бельэтажа тоже кажутся стройнее, – заметила Джеральдина. Она переместилась к рабочему столу. – Что мне надеть на вечеринку?

– Пунцовый атлас.

– Я предпочитаю синий. Васильково-синий. Кому мне об этом сказать?

– Мисс Рамунни.

– Этой старой мегере?

– Вы моложе меня ровно на год, мисс Фаррар. – В дверях стояла Серафина Рамунни.

– Ах, я попалась! – Джеральдина рухнула на стол, будто ее подстрелили.

– И ваше платье будет не пунцовым или синим, оно будет зеленым, – объявила Серафина. – Декорации у нас в малиновых тонах, а я не хочу, чтобы сопрано смотрелось как дешевый голубой рожок на фоне дамаска. Зеленый по-настоящему выстрелит.

– Тьфу на вас. Хоть на этот раз дайте мне надеть то, что я хочу! – проворчала Джеральдина.

– Истинная артистка, – прошептал Карузо Энце. – Но ужасно придирчивая.

– Эй, послушай-ка. Я не нуждаюсь в твоих замечаниях. Я делаю тебе одолжение, участвуя в этом бенефисе, – сказала Джерри. – Ты мой должник.