Жёлтая роза

― Как сказать, среди чабанов, конечно, попадаются бетяры, да и иной свинопас тоже может стать разбойником. А бывает, что и какой-нибудь табунщик свихнётся, совесть потеряет и станет бродячим разбойником. Но чтобы пастух одичал и стал разбойником ― испокон веков не слыхано.

― Почему же?

― Да потому, что пастух всегда имеет дело с умной и смирной скотиной. Он даже не станет выпивать за одним столом с чабаном или свинопасом.

― По-вашему выходит, что пастухи ― степные аристократы? ― вмешался конюший.

― Я о том и толкую. Как среди господ дворян бывают бароны и графы, так и среди пастухов бывают табунщики и гуртовщики.

― Так, значит, и в степи люди не равны?

― Равных и не будет, пока свет стоит. Кто родился благородным, тот и в сермяге благородным останется: у него рука не поднимется украсть чужого быка или лошадь, даже если она приблудится к его стаду. Он разыщет хозяина и отведёт её домой. Хотя, конечно, другой раз и не постесняется обвести вокруг пальца на ярмарке какого-нибудь простачка.

― Это тоже аристократическая черта; обман на конной ярмарке считается благородным делом.

― А на скотной и подавно. Поэтому вы, достопочтенный господин, сейчас держите ухо востро, ― ведь как угоните отсюда свой скот, я уж за него не в ответе.

― Спасибо за предупреждение.

Голос доктора прервал беседу:

― Господа! Выходите из «очага». Сейчас увидим восход солнца.

Художник со своим этюдником стремглав выбежал из кухни и принялся торопливо набрасывать эскиз, но пыл его очень скоро прошёл.

― Какой диссонанс! Что это за тона? На горизонте какой-то лиловый туман, над которым виднеется оранжевое небо, а земля почему-то тёмно-синяя; продолговатое облачко над туманом отливает розовым. А какой багряный ореол предвещает восход солнца! Раскалённая, огненная гора, похожая на пылающую пирамиду, вздымается из-за резко очерченного горизонта. Солнце как раскалённое железо ― никакого сияния, на него можно смотреть простым глазом. О, смотрите же, господа! Оно становится пятиугольным. А вот поднялось повыше и опять вытянулось ― будто яйцо лежит! Вот оно начинает суживаться внизу и растягиваться сверху, совсем как шампиньон. Ого! Вот сейчас оно смахивает на римскую урну! Нелепость! Это даже нельзя написать. А-а, вот перед ним проплывает узенькое облачко. Теперь солнце как амур с завязанными глазами. А сейчас оно стало похоже на усатого инспектора. Нет! Если я напишу это пятиугольное, усатое солнце, меня отправят в сумасшедший дом.

Художник с досадой швырнул кисти на землю.

― У этих венгров всё какое-то необыкновенное. Вот они показывают нам восход солнца, самый настоящий восход солнца, и тем не менее это невероятно, неправдоподобно.

Доктор принялся объяснять, что это такое же оптическое чудо, какое создаёт мираж: то есть преломление лучей, проходящих через по-разному нагретые слои воздуха.

― И всё же это невероятно, я не верю своим глазам.

Но вот ещё миг ― и солнце ослепительно засияло. До сих пор оно было миражем, вызванным преломлением лучей в атмосфере, но когда его подлинный лик стал струить свои лучи, на него уже нельзя было безнаказанно глядеть простому смертному. И тогда небосвод, сиявший до сих пор розовым светом, внезапно запылал золотом, и горизонт как бы растворился в небе.

С первыми лучами солнца сразу поднялся весь спящий лагерь: лес рогов зашевелился. Бык-вожак потряс большим колокольчиком, привязанным у него на шее, и на этот звон ответил степной хор: замычали полторы тысячи коров.

― Изумительно! Божественно! ― восторгался художник. ― Да это совсем как вагнеровский хор! Состязание гобоев, валторн, туб! Какая увертюра! Великолепный марш! Это прямо финал из «Гибели богов».

― Сейчас они пойдут к колодцу, ― объяснил господин Шайгато. ― Каждая корова зовёт своего телёнка, поэтому-то они и мычат.

Три пастуха подбежали к колодцу, сруб которого представлял собою великолепное творение плотничьего мастерства, и, приведя в движение журавли, стали наливать водою большую колоду. Эту нелёгкую обязанность им приходилось выполнять три раза в сутки.

― А нельзя разве для этого использовать машину на конной тяге? ― спросил у старшего гуртовщика венский господин.

― Есть у нас такая машина, милостивый государь, но любой пастух скорее согласится натереть себе мозоли, нежели мучить такой машиной свою лошадь.

Во время водопоя четвёртый пастух, стоя у колоды, отбирал коров, являвшихся собственностью почтенного Шайгато. Поймав телёнка, он отводил его к загону, а корова потом уже сама следовала за ним. Таким образом ему удалось загнать отобранных коров за ограду.

― Это мой скот, ― сказал почтенный Шайгато венскому господину.

― Откуда же это пастух знает, какая из коров ваша, господин Шайгато? ― спросил конюший.

Старший гуртовщик посмотрел на него с сожалением и в свою очередь спросил не без насмешки:

― Видели ли вы когда-нибудь, милостивый государь, двух одинаковых коров?

― На мой взгляд, они все одинаковы.

― А на взгляд пастуха ― совсем разные.

Конюший с явным удовольствием посматривал на отобранных коров.