Желябугские выселки

Губы её, с розовинкой сейчас и они, добро улыбаются:

- Ну дай тебе Господь ещё подальше пожить.

- А как вас зовут?

С пришипётом:

- Искитея.

И сердце во мне - упало:

- А по отчеству?

Хотя при чём тут отчество. Та - и была на пять лет моложе.

- Афанасьевна.

Волнуюсь:

- А ведь мы вас - освобождали. Я вас даже помню. Вот там, внизу, погреб был, вы прятались.

А глаза её - уже в старческом туманце:

- Много вас тут проходило.

Я теряюсь. Странно хочется передать ей что-то же радостное от того времени, хотя что там радостное? только что молодость. Бессмысленно повторяю:

- Помню вас, Искитея Афанасьевна, помню.

Изборождённое лицо её - в солнышке, в разговоре старчески тёплое. И голос:

- А я - и чего надо, забываю.

Воздохнула.

В тёмном платке - та погорше:

- А мы - никому не нужны. Нам бы вот - хлебушка прикупить.

Тишина. Чирикают птички в берёзах. Доброе мягкое солнце.

Искитея, из-под набрякших век, остатком ослабевших глаз - досматривает меня, отчётливо или в мути:

- А вы что к нам пожаловали? Что ль, с каким возвестием?

Та, другая:

- Може, наше прожитбище разберёте?

Мы с Витей переглядываемся. А - что в наших силах?

- Да нет, мы проездом. На старые места посмотреть приехали.

- А тут - и начальство ваше. Может, оно...

В тёмном - подсобралась:

- Иде?

- Да тут где-то.

Невдали звонко пропел петух. Петушье пенье, что б вокруг ни творись, всегда сочно, радостно, обещает жизнь.

Ну, а нам... нам что ж?.. Дальше?

Попрощались - пошли выше, через хребтик.

А сердце - ноет.

- Осталась наша деревня на голях, - окает Витя. - Как и была всю дорогу.

- Да, сейчас для людей не больше добьёшься, чем когда и раньше.

Во все стороны открытое место. Вот и Моховое близко. Да и ближе него теперь позастроено.

А поправей, ко второй улице, - с пяток овец пасётся. Без никого.

Присели на бугорочек. Смотрим туда, вперёд.

- Во-он там предупредитель наш был. Как он уцелел тот день?

- Но ночью потом - здорово засекали. И давили много.

- А утром - опять нас сорвали.

- Суетилось начальство. Здесь бы - больше сделали, зачем к Подмаслову совали?

- В Подмаслово не поедем?

- Да нет, наверно. Времени не остаётся.

Сидим, солнышко с левого плеча греет.

- Помогать им - по одной не вытянешь. Весь распорядок в стране надо чистить.

А - кому? Таких людей - не видно.

Давно не стало их в России.

Давно.

Сидим.

- А какой же я дурак был, Витя. Помнишь - про мировую революцию?.. Ты-то деревню знал. С основы.

Витя - скромный. Его хоть перехвали - не занесётся. И через какие строгости жизнь его ни протаскивала - а он всё тот же, с терпеливой улыбкой.

- Вот там, поправей, отмечали тогда день рождения Боева. Говорил: доживу ли до тридцать - не знаю. А до тридцати одного не дожил.

- Да, прусская ночка - была, - вспоминает Овсянников. - И какоеж безлюдье мёртвое, откуда бы наступленью взяться? Я черезо всё озеро перешёл - и до конца ж никого, ничего. И тут - Шмакова убило.

- Как мы из того Дитрихсдорфа ноги вытянули? Бог помог.

Овсянников - теперь уже с усмешкой:

- А от Адлига, через овраг, по снегу - бегом, кувырком...

Смотрим: слева, в объезд Выселок, по без дороги, - сюда два наших джипа переваливаются.

Забеспокоились, куда мы делись.

Оба администратора - в белых рубашках и при галстуках. Местный - куда попроще, и куртка на нём поверх костюма дождевая. На районном - галстук голубой, хороший серый костюм в редкую полоску - и ничего сверху. Лицо же широкое, сильно скуластое, с хмурким выражением. Волосы - смоляно-чёрные, жёсткие, густы-перегусты, и с чёрным же блеском на солнце.

Говорим: - Забросили их тут.

Районный: - А что от нас зависит? Пенсии платим. Электричество им подаём. У кого и телевизоры.

А местный - это то, что прежде был "сельсовет" - видно, из здешних поднялся, до сих пор в нём деревенское есть. Долговатый лицом, длинноухий, волосы светлые, а брови рыжие. Добавляет:

- Есть и коровы, у кого. И курочки. И огород у каждой. По силам.

Садимся в джипы и - администраторы впереди - едем по грудкой дороге через саму деревню, по нашему склону вниз.

Но что это? Четыре бабы тут как тут, пришли и стали поперёк дороги заплотом. И деда - с собой привели, для подпоры, - щуплого, в кепочке.

И с разных сторон - ещё три старухи с палочками доковыливают. Одна сильно на ногу улегает.

И - ни души помоложе.

Значит, про начальство прознали. И стягиваются.

Ехать - нет пути. Остановились.

Чуть повыше андреяшинского места, шагов на двадцать.

Местный вылез:

- Что? Давно больших начальников не видели?

Перегородили - не проедешь. Уже шесть старух кряду. Не пропустим.

Вылезает и районный. И мы с Витей.

Платки у баб - серые, бурые, один светло-капустный. У какой - к самым глазам надвинут, у какой - лоб открыт, и тогда видно всё шевеленье морщинной кожи. На плечо позади остальных - дородная, крупная баба в красно-буром платке, стойко стала, недвижно.

А дед - позади всех.

И - взялись старухи наперебив:

- Что ж без хлебушка мы?

- Надо ж хлебушка привозить!

- Живём одна проединая кажная...

- Этак ненадалеко нас хватит...

Сельсоветский смущён, да при районном же всё:

- Так. Сперва Андоскин вам возил, от лавки.