Железные Лавры (СИ)

Annotation

Эта необычная по сюжету и форме изложения история, созданная в стилистике МАГИЧЕСКОГО РЕАЛИЗМА, переносит читателя в первые годы IX века, когда решалась судьба Европы. Герой романа - послушник одного из константинопольских монастырей, посланный настоятелем в Италию. Удивительное течение судьбы сталкивает послушника и его неожиданных спутников - датского ярла и кельтского бродячего певца-барда - с сильными мира сего, Карлом Великим и византийской императрицей Ириной, а затем и вовсе уносит на далекий север, в Гардарику, в новгородские земли. Как в человеческой жизни совмещаются Промысл Божий с Божиим попущением - этот вопрос и становится главным для героя романа, ставшего свидетелем ключевых событий того века. (Роман выходил в издательстве "Русская фактория" в 2017 году)

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Железные Лавры

Глава 1

ЖЕЛЕЗНЫЕ ЛАВРЫ РЮРИКА

Путешествие в главах

Разумею посвятить главы пройденные не князю человеческому, но башне Силоамской.

Ибо сказал Господь: «Или думаете ли, что те восемнадцать человек, на которых упала башня Силоамская и побила их, виновнее были всех, живущих в Иерусалиме?

Нет, говорю вам, но, если не покаетесь, все тaк же погибнете» (Лук. 13:4-5)

В тени башни Силоамской и пребываю благополучно

от утробы матери своей до сего дня. Всем того смиренно желаю,

раб Божий Иоанн Феор

ГЛАВА ПЕРВАЯ

На ее протяжении звери отступают, утопленники восстают, а мечи всплывают со дна речного

Голодному зверю что эллин, что иудей.

Молитва моя в тот ознобный утренний час да вменится мне в грех. Волков она живо отогнала прочь. Шерсть на них воскурилась кислятиной страха, угольные носы закосили прочь. Шарахнулось зверьё, будто сам Ангел, мой хранитель, незримым крылом дал всеобщую оплеуху бесовской братии. И тотчас оно кинулось грызть не меня, а ближнего моего за дюжину шагов. А тот-то не мог постоять за себя молитвой: валялся едва не бездыханный, как бедный путник из притчи Христовой, прибитый разбойниками и спасенный добрым самарянином.

Лежал он, однако, не при дороге, а под сыпучим речным берегом, у самой воды. Чудом, видать, не скатился еще на один оборот – ликом в воду. Так бы и утоп смиренно, без горлового хрипа и плеска рук. И с бедным путником не был схож никак. Скорее с тем, кто прибил того пресловутого путника-иудея, да еще дюжину-другую прибил бы, если бы кинулись защищать беднягу. Телом обладал огромным, сырым и блестящим от железной чешуи – точь-в-точь малёк Левиафана!

Да и мне вечерний хитон доброго самарянина был вовсе не в пору: не имелось при мне ни целебных притирок, ни вина, ни лепты для хозяина постоялого двора, а один скрежет зубовный от голода и холода.

Волчьё, однако же, не сразу потащило новую добычу за голени или впилось в ляжки. Кинулось резво, но обступало робко и скалилось широко, чуяло еще не усопшую опасность. Носами тянуло, не падаль ли, хоть и целехонькая, свежая, сытная. А падаль для волка, как я слыхал, – срам. Возьмётся лишь от рокового голода, вроде моего, и когда никто его не видит.

Трус я от чрева матери моей. Паука, собаки, густого мрака, хворостины наказания пугался сызмальства так, что тотчас весь в поту, и страх фонтаном до небес. Однако небывалый трус. Испугавшись и столбняком преодолев недолгие мгновения, после пру на страх, как лошадь на боль, тщусь задавить собой хищника, вцепившегося в холку. Проглоченный страхом, как Иона китом, очумело рву киту кишки, бездумно надеясь выйти не позорным калом и жидкой перстью, а хоть бы и жалким подобием не самого Ионы, а его сандалии. Сколько раз отцовы слуги искали меня по ночному Городу и знали, где найти – в самом тёмном закоулке. Там, растеряв все чувства, я молотил кулаками самую густую утробу мрака – и злодеи градской ночи вкупе с прочим дурным людом не трогали меня, обходили, опасаясь одержимого неким особо лютым бесом. Сколько раз давил я пауков на стенах лбом, разбивая голову в кровь. Сам кидался на рычащую собаку, соревнуясь с ней в бешенстве. Поднимал хворостину, брошенную и отдыхавшую от побоев, и хлестал ею себя по голому, и без того уж разлинованного краснотою заду. Так добивался боли превыше и злее прежней, законной. Слуги отца мною гордились.