Желание

Когда я закончила, тишина окутала нас, приятная и легкая, как вуаль. Солнце опускалось все ниже, садясь за горы вдалеке, а воздух становился прохладнее.

На минуту показалось, что Говард смутился от всего того, что я ему поведала, и я не знала, что сказать. Я начала думать, что не стоило делиться с ним всеми своими проблемами вот так. Но потом он посмотрел на меня очень внимательно:

– Хочешь совет?

– Мм… конечно, думаю, да, – сказала я.

– Ты не можешь ничего поделать со Склокой и со всеми, кто остался там, в Райли, но ты можешь исправить то, что сделала Берте.

Я решила, что он прав. Я не могу изменить того, что стало с моей семьей, но я могу попробовать сделать что-то правильное по отношению к Берте. Я встала и отряхнула грязь с шорт, а потом мне с трудом удалось поверить своим глазам. Прямо тут, у кромки леса, стоял тот черно-коричневый пес с висячими ушами!

Я приложила палец к губам со звуком «Ш-ш-ш-ш».

Пес смотрел на меня, его голова была склонена набок.

– Не двигайся, – прошептала я Говарду.

Я сделала один плавный шажок навстречу собаке, и знаете, что? Он завилял хвостом! Вильнул всего два разочка. Я ему понравилась.

– Эй, дружок. – Я сделала второй шаг.

Потом, хотите – верьте, хотите – нет, из-за угла с диким ревом выскочила машина и промчалась мимо нас, а собака опять стремглав убежала в лес.

Я топнула ногой:

– Черт!

Я уже почти забыла, что рядом был Говард, когда он пробормотал:

– Я видел эту собаку раньше.

– Она моя, – заявила я.

– Правда?

– Ну, будет моей.

– Могу поспорить, у пса куча блох. А еще он паршивый. Бродячие псы всегда паршивые.

– И что? Его зовут Косточка.

Когда я это произнесла, то почувствовала, что все правильно. Косточка. Это было идеальное имя для моей собаки.

– Я хочу его поймать, – сказала я. – А потом я вымою бедолагу, выведу всех блох, научу его делать трюки и разрешу ему спать со мной в кровати.

– Я помогу тебе, – твердо произнес Говард, поднимая велосипед из травы.

– Правда?

– Конечно.

Внезапно Говард показался мне совсем другим. Он уже не казался назойливым мальчиком вверх-вниз, изводившим меня до полусмерти разговорами о том, что он мой Друг по Рюкзаку. Теперь он стал кем-то, кто был добр ко мне. Кем-то, с кем я поделилась проблемами.

Я смотрела, как он садится на велосипед и крутит педали, направляясь к своему дому. Затем я прокричала: «Пока, Косточка» – в направлении леса, а потом поторопилась домой, чтобы исправить то, что натворила с Бертой.

Семь

Когда я дошла до дома, уже начало темнеть. Старая колымага Гаса, на которой он ездил в город, стояла на дорожке, а запах соуса для спагетти разносился из-за двери.

Ноги налились свинцом, пока я шагала через двор к дому. Больше всего на свете я хотела просто вернуться в свою комнату и притвориться, что этого дня никогда не было.

Но я этого не сделала.

Я переставляла свинцовые ноги до тех пор, пока не добралась до заднего крыльца, где сидели Гас и Берта, созерцая вид на горы.

– Привет, – сказала я, и мой голос звучал как у расплакавшегося ребенка. Я не отрывала глаз от покрытого листьями пола на крыльце.

– О, привет, – отозвался Гас.

Я не могла посмотреть на Берту, но ее молчание невыносимо на меня давило. Я уселась и начала изучать побледневшие звездочки и сердечки у себя на руке. Откуда-то далеко снизу, из леса, послышалось кваканье жабы, посылающей свой гортанный зов отражаться эхом в холодном вечернем воздухе.

Я сосчитала в голове до трех и… сказала это:

– Мне жаль, Берта.

А потом я сделала кое-что, что, как я всегда считала, ни в коем случае не сделаю.

Я заплакала.

И клянусь, я не могла остановиться, как сильно мне этого ни хотелось.

А самое худшее было то, что я не сумела заставить себя сказать Берте все те вещи, которые отрепетировала у себя в голове. О том, что я совсем не хотела кричать на нее. И что я вовсе не ненавижу этот дом, крепящийся к горе, с созвездием Пегаса, сияющим над крыльцом. Что те консервные банки меня ничуточки не беспокоят. И особенно о том, как я люблю Золушку, потому что… ну кто же ее не любит?

Но все, что я могла делать, – это плакать. Берта опустилась на одно колено передо мной, а ее теплая рука легла на мою испачканную чернилами ладонь.

– Ты – благословение этого дома, Чарли.

Благословение?

Она не назвала меня злой, жестокой, глупой или виноватой, она назвала меня благословением.

Затем встал Гас и произнес абсолютно по-гасовски:

– Давайте съедим немножко ежевичного пирога перед ужином?

Так мы и сделали.

Мы втроем сидели на крыльце, пока звезды одна за другой зажигались над нами в небе Каролины, и ели ежевичный пирог перед ужином. И когда Берта рассказывала нам историю, как ее подруга Расин врезалась на своей машине прямо во флагшток у почтового отделения, а потом уехала оттуда, как ни в чем не бывало, с дуба, склонившегося над крыльцом, прямо к моим ногам упал желудь.