Ждать ли добрых вестей?

Луизу в жизни не называли «миссис» — невероятно, сколько желчи исторг ее организм от одного этого слова, — и, мало того, девушка еще нацепила на Луизу фамилию Патрика, будто Луиза — имущество. Непонятно, зачем женщины меняют фамилии, выходя замуж; нет ничего ближе, чем имя. Иногда только имя и есть. Джоанна Траппер поменяла фамилию, выйдя замуж, но ей-то деваться было некуда. По крайней мере, она может цепляться за «доктора» — «доктор» ее определяет. Луиза на месте Джоанны Траппер поменяла бы имя задолго до замужества. Ни за что не захотела бы навеки остаться маленькой девочкой, потерявшейся в кровавом пшеничном поле. У Луизы, пожалуй, детство было не идиллическое, но много лучше, чем у Джоанны Траппер.

— Старший детектив-инспектор Монро, — холодно сказала она девушке из страховой компании. — А никакая не миссис Бреннан.

Лишь потом она узнала, что Патрик купил бриллиант на дивиденды с тех денег, что получил по страховке Саманты. Воистину, значит, бриллиант обагрен кровью.

Большой бриллиант она надевала редко, только на выход. Патрик заставлял ее ходить туда-сюда — в театр, в рестораны, в оперу, на концерты, на ужины — даже, господи помоги, на благотворительные вечера, где богатые и еще богаче встречались за столиками по две тысячи. Килты и танцы, Луизин ад как он есть. И однако же, она поняла, до чего сузилась ее жизнь — Арчи, работа, кот (в любом порядке). Кот умер, Арчи расправил крылья.

— Проживай жизнь, Луиза, — говорил Патрик. — Не надо ее влачить.

Обручальное кольцо она тоже не носила. Патрик свое носил. Ни словом не обмолвился о том, что она не носит обручальное кольцо или бриллиант из сейфа. По ночам, лежа в постели, Луиза воображала, как кольца мерцают во тьме, даже когда сейф заперт. Золотая цепь. Сердце на цепи. Сердце тьмы. Тьма навеки.

Когда-то был другой мужчина. Мужчина, с которым она могла бы встать плечом к плечу, товарищ по оружию, однако они были целомудренны, как герои Джейн Остен. Один разум, никакого чувства, сплошные доводы рассудка. Она как-то вяло общалась с Джексоном, но это никуда не вело — некуда было вести. Его подруга забеременела, и они не обсуждали последствий этого события, за полночь пьяно перебрасывая друг другу эсэмэски. Потом беременная подруга бросила Джексона, сказала, что ребенок не его, и о последствиях этого события они тоже не говорили. Может, пьяна была одна Луиза. Вообще-то, она не пила — ну, не по-настоящему («Только семь дней в неделю»), по стопам матери она не пойдет, но порой, еще до знакомства с Патриком, ожидала первого вечернего стакана не просто с приятным предвкушением. Теперь ее питие подстроилось под цивилизованный Патриков режим — пара бокалов хорошего красного за едой. Ну и ладно, все равно подшофе она слезлива.

Патрик верил в жизнетворную силу красного вина. Он сидел на Красновинной Диете и ящиками закупал французское вино, которое подарит ему жизнь вечную. Пять раз в неделю по утрам ходил в бассейн, дважды в неделю играл в гольф, семь дней в неделю позитивно взирал на мир. Как будто живешь с инопланетянином, который прикидывается человеком.

И о ее здоровье он тоже беспокоился («Ты не думала заняться йогой? Тай-чи? Помедитировать, может?»). Он не хотел опять овдоветь. Хирург, похоронивший двух жен подряд, — это будет неважно смотреться.

Она надела кольцо на палец. Пускай Бриджет увидит: может, Луизина цена и не выше жемчугов,[81] но на трех с половиной каратную ледышку наберется. Надела обручальное кольцо, и палец вдруг отяжелел. Кольца жали. Сначала Луиза решила, что усохли, потом сообразила, что, скорее, потолстел палец.

Она увидела себя в зеркале — боже. Лицо белое как алебастр, глаза огромны и черны, точно она перепила белладонны. На виске пульсировала крупная вена, словно под кожу закопался червяк. Как будто в катастрофе побывала.

Она услышала, как настойчиво звонит внизу телефон, а когда неохотно сползла по лестнице, Патрик уже был в прихожей — бежал к двери, натягивая походную куртку.

— Поезд сошел с рельсов, — сказал он Луизе. — Много жертв. — И бодро прибавил: — Свистать всех наверх. Ты идешь?

Странный у нас мирок

Реджи Дич, маленькая, как мышка, тихая, как домишко, где никто не живет. Она рассеянно гладила Банджо по макушке. На коленях лежал раскрытый Гомер, но Реджи смотрела «Улицу Коронации».[82] Она почти опустошила коробку старых фиалковых конфет, найденную в глубинах шкафчика на кухне у мисс Макдональд (в шторм любой порт — подмога). Реджи глянула на часы — мисс Макдональд скоро вернется.

Она услышала, как надвигается поезд: сначала рев почти не различишь за ветром, а потом все громче и громче. Не обычный рокот, а ужасные раскаты волной катились к дому. Реджи вскочила: еще секунда — и поезд прямо в дом ворвется. И тут раздался пронзительный скрежет, точно великанская рука процарапала по великанской школьной доске великанскими ногтями, а потом оглушительный грохот, точно громом шарахнуло. Здравствуй, конец света.