Ждать ли добрых вестей?

Примерно в этот час Банджо садился у задней двери и скулил, Реджи говорила: «Пошли, бедный малка поничка, пора тебе прогуляться», и Банджо нестойко ковылял по улице к любимому столбу, где неловко задирал артритную лапу. До столба пес добирался, а назад его обычно приходилось нести на руках. Реджи всякий раз удивлялась, какой он легкий, если с деткой сравнить.

Микрорайон мисс Макдональд почти подпирал насыпь железной дороги Восточного побережья. Когда мимо мчался скорый, весь дом содрогался. Мисс Макдональд так привыкла, что этих землетрясений и не слышала — во всяком случае, если поезда ходили по расписанию. Иногда за чаем она прислушивалась — совсем как Банджо, пока не оглох, — и говорила, например: «Это что, шесть тридцать Абердин — Кингз-Кросс? Быть того не может».

А вот Реджи слышала каждый поезд. И едва он приближался, у нее сосало под ложечкой, замирало в испуге нечто примитивное (атавистичное!), — может, ее мозг, унаследованный из каменного века, считал, что поезд — мохнатый мамонт или саблезубый тигр, или от кого там ее предки разбегались прятаться по пещерам. Доктор Траппер говорила, что, «если вдуматься», у всех нас ДНК охотников и собирателей эпохи палеолита, и ей кажется, что ни биологически, ни эмоционально мы не развились, мы все те же люди каменного века, «покрытые тонким слоем культуры и воспитания. Сотри этот слой — и под ним найдешь все то же самое, Реджи. Любовь, ненависть, пища, выживание — в любом, впрочем, порядке». Эта теория по крайней мере объясняла, как получился Билли.

Сегодня Банджо впал в летаргию, гулять не пожелал и улегся в тепле перед газовым камином. Вот спасибо тебе, подумала Реджи, — вечер был мерзостный, ветер то и дело поднимал и ронял латунный молоток на двери, и Реджи казалось, будто кто-то в отчаянии стучится в дом. Кэти вернулась на Грозовой перевал.[68] Мамулин призрак ищет Реджи. Скоро вернусь. Je reviens. Или же никто и ничто.

Приходит вечер, все гуще тьма.[69]

К вознесению подготовлен

Все брезгливо отодвигались от пьяного, который рухнул и застыл, и Джексона уколола совесть. Он однажды арестовал человека за пьянство и дебош, а выяснилось, что у того кровоизлияние в мозг после сотрясения, — чуть не помер прямо в камере. Припомнив эту историю, Джексон встал на колени — осмотреть распростертое тело.

Так он вблизи разглядел ноги женщины в красном, облаченные в зверские туфли на шпильках — полуфетиш-полуоружие. Как-то раз одна тетка, вылитая банши, набросилась на него, размахивая туфлей, — Джексон пытался утихомирить очумелый девичник и чуть на собственной шкуре не познал, что значит «умереть какие туфельки». Принадлежали они, если память не изменяет, матушке невесты. Джексон вспоминал, в каком же кембриджском баре это происходило, а тем временем проверял, жив ли пьяный (кто сказал, что мы не многозадачны), и тут поезд опять дернулся, а потом затрясся как припадочный все сильнее и сильнее. И он набирал скорость — в текущих обстоятельствах это вряд ли на пользу. Пахло гарью — жженой резиной и зловонными химикатами, и что-то истошно визжало, словно металл скреб по металлу. Джексон чувствовал, как поезд раскачивается, точно канатоходец.

Господи Иисусе, подумал он, ну вот пожалуйста. Нет, путь не в Лондон, нет, путь не к славе — нет, поезд мчится в ад.

Люди завопили, женщина в красном завопила тоже. Джексон потянулся ее утешить (или хотя бы заставить умолкнуть), но вагон накренился, и женщина исчезла из поля зрения.

Джексон надеялся, что с машинистом в будке сидят ангелы, что машинисту дышать нечем — столько в будке пернатых крыл, и что напарником у машиниста Гавриил лично. Надо ли говорить, что Джексон в ангелов не верил, однако in extremis готов был принять к рассмотрению что угодно. Более того, он надеялся, что известный бродяга, Ангел Севера, поймал попутку в Гейтсхеде и сейчас обучает свою ржавую паству ездить по рельсам.

В голове всплыла песня «Встань к рулю, Христос»[70] — это, пожалуй, несколько перебор, но, если Дева Мария уберет ногу с автоматического тормоза и слегка их придержит, Джексон будет не против.

Вагон выровнялся, Джексон подумал было, что пронесло, и тут накренило опять, но на сей раз угол вышел больше прямого, и вагон опрокинулся. Поезд идет до Уэверли, сказала старуха — и все-таки ошиблась. Поезд шел сюда и отсюда никуда не пойдет.