Мистера Траппера на праздник дома не было. Доктор Траппер сказала, он может прийти на День подарков и пожелать детке счастливого Рождества. Мистера Траппера обвинили в том, что он поджег свой зал игровых автоматов, и отпустили под залог, он жил в убогом полупансионе в Полуорте, а доктор Траппер «раздумывала», хочет ли она, чтоб он возвратился в ее жизнь, но было видно, что она уже все придумала. Его, скорее всего, объявят банкротом, — хорошо, что дом записан на доктора Траппер.
— По-моему, он старался, — сказала Реджи и сама удивилась, что защищает мистера Траппера, который ничего хорошего ей не сделал, но доктор Траппер ответила:
— Недостаточно. — Она сказала, что, окажись мистер Траппер на ее месте, она бы сделала что угодно, чтобы его вернуть. — Все что угодно, — сказала она так яростно, что Реджи поняла: доктор Траппер землю перевернула бы ради того, кого любит, и ей, маленькой Реджи Дич, приходской сиротке, спасительнице Джексона Броуди, помощнице доктора Траппер, дочери Джеки, тоже даруется это тепло. К лучшему ли, к худшему — ей теперь открыт весь мир.
Да осенит нас всех Господь Бог своею милостью[164]
Билли волочился по улице мимо освещенных окон. На балконе дома по соседству болтался огромный надувной Санта — делал вид, будто лезет в окно. На Рождество в Инче тоска смертная. И в Эдинбурге на Рождество тоска. И в Шотландии, и на Земле, и во Вселенной. На Рождество тоска везде. Он купил курева в пакистанской лавке — хоть они открыты. Он убьет свою сестрицу, он ее чуть не убил.
Можно уехать из города, туда, где его никто не знает. Начать заново. В Данди, например. «Ты такой предприимчивый мальчик», — говорила ему старая святоша, корова эта, когда он приходил чинить ей свет, засорившиеся трубы пробивать или еще что. Взять книжку, сунуть заначку, поставить книжку на полку. Реджи эти книжки брать не дозволялось, а старая святая корова ослепла и читать не могла — Билли думал, он в шоколаде.
Хорошо, что есть хотя бы деньги, которые драгоценная врачиха Реджи дала ему за «Макаров». Хрен знает, нахера ей сдался «Макаров». Странный у нас мирок.
Мимо проковылял старый алкаш, сказал:
— Веселого Рождества, сынок. — А Билли ответил:
— Нахуй пошел, пиздадуй престарелый. — И оба они засмеялись.
Все под кровом собрались[165]
Вестминстерский мост на заре. Было какое-то стихотворение, — слава богу, он ни слова не помнит. Холод собачий. Город почти вымер — редкое явление. Не так он рассчитывал встретить Рождество. Один, на ногах, в Лондоне, этом Исполинском Наросте. Они планировали в последний момент купить билеты куда-нибудь, где жарко и не слишком чувствуется Рождество.
— Я Рождество не очень люблю, — сказала ему Тесса. — А ты?
— Да я как-то не задумывался, — ответил Джексон.
— Северная Африка, — предложила она, пальцем ведя по его позвоночнику, отчего он задрожал, точно кот. — Самолетом в Египет. Я, может, тебя образую. Древности и все такое.
— С тебя станется, — ответил он. — Древности и все такое.
Двое молодых парней, еще пьяных после чрезмерных возлияний сочельника, прошли мимо и покосились странно — может, потому, что он созерцал Темзу так пристально, будто подумывал кинуться в ее ледяные объятья. Нет, ничего такого он не подумывал. Так поступил с ним брат — он не поступит так со своей дочерью. Вероятно, парни решили, что он бедный охламон — ни дома, ни родных, некому припасть на грудь в сии праздничные дни. Тут они угадали.
У него в руке.
Смешно: он больше скучал по Реджи, чем по Марли. О Марли есть кому позаботиться, а вот у Реджи таких — раз-два и обчелся.
И любительницу прогулок он вспоминал. Как она там — проснулась в постели, в доме, где рождественские гимны по радио и запах индейки в духовке, или так и шагает по пустынным дорогам, по высоким холмам, среди снега, и ветра, и дождя?
Куда ни глянь — неоконченные дела и вопросы без ответов. Прежде ему казалось, что перед смертью наступит последний миг, когда все прояснится, — все дела закончены, на все вопросы нашелся ответ, найдено все потерянное, — и ты подумаешь: «Ах