Жажда странствий

Шофер объяснял, как здесь выращивают сою. Через полчаса показалась маленькая каменная церковь. Одри поинтересовалась, чья она. Шофер ответил, что французская, и как раз когда он это говорил, на дорогу выбежала девочка-подросток в тонком шелковом платье и стала махать, чтобы они остановились. Одри сначала почудилось, что она босиком, но вблизи оказалось, что на ногах у нее синие полотняные тапочки без задников, стопы ее, хоть, по-видимому, никогда не были спеленуты, все-таки выглядели крошечными. Возбужденно вскидывая руки и указывая на деревянное строение рядом с церковью, девочка что-то взволнованно втолковывала шоферу на незнакомом для Одри и Чарльза диалекте.

— О чем она просит? — спросила Одри, наклонившись вперед к шоферу; она чувствовала, что это юное существо охвачено страхом. Шофер обернулся и, пожав плечами, ответил:

— Она говорит, бандиты убили двух монахинь, которые заведовали детским приютом. Монахини не позволили бандитам спрятаться в церкви. — Он говорил по-английски, с трудом подбирая слова, а девчушка отчаянно причитала и все время указывала себе за спину на церковь и пристройку. — Женщин надо похоронить, но чересчур холодно. И нужно, чтобы кто-то позаботился о детях.

— А где все остальные? Сколько здесь жило монахинь? — спросила Одри.

Шофер снова нараспев заговорил с девочкой, она торопливо ответила. Выслушав ее, он объяснил своим пассажирам, обращаясь и к Одри, и к Чарльзу (хотя Чарльз не выразил никакого интереса и только сокрушался в мыслях, что согласился на эту злосчастную поездку):

— Она говорит, только две, которых убили. Были еще две, но они месяц как уехали в Шанхай и оттуда в Японию. Еще через месяц приедут две другие им на смену. А сейчас нет никого взрослых. Все дети — сироты.

— Сколько их тут?

Шофер перевел вопрос Одри девочке и, выслушав ее горестный плач-ответ, сообщил:

— Двадцать одна душа. Почти все малютки. Она и ее сестра — самые старшие. Ей четырнадцать, сестре одиннадцать.

И две мертвые монахини в церкви.

Он говорил это спокойно, как ни в чем не бывало. Потрясенная, Одри открыла дверцу и спустила ноги на землю. Но тут Чарльз поймал ее за локоть.

— Куда ты?

— А ты что, думаешь оставить детей на произвол судьбы с двумя мертвыми монахинями? Ради Бога, Чарльз, мы можем хотя бы помочь им навести какой-то порядок, пока кто-нибудь съездит и свяжется с властями.

— Одри, ты не в Сан-Франциско и не в Нью-Йорке. Здесь Китай, вернее — Маньчжурия, Маньчжоу-го, как называют эти земли японцы. Они оккупированы японцами. К тому же тут идет гражданская война, повсюду рыскают бандиты, в стране масса голодных детей, оставшихся без родителей. Они гибнут каждый день.

Как и монахини. И с этим абсолютно ничего нельзя сделать.

Одри посмотрела на него злыми глазами, вырвала локоть и наступила прямо в глубокий снег.

— Ты говоришь по-английски? — медленно и внятно спросила она дрожащую от холода девочку. Та сначала непонимающе вздернула брови, а потом снова забормотала свое, указывая на церковь.

— Да, я поняла. Я знаю, что у вас произошло… — Господи, как ей объясниться с этой девочкой? И вдруг ей вспомнилось, что говорил шофер. Монахини были француженки. — Vous parlez francais?[6].

Одри учила французский в школе, кое-что подзабыла, однако школьных знаний ей, хоть и с грехом пополам, но все же хватило минувшим летом на Ривьере. Девочка, запинаясь, ответила, и Одри пошла за ней к церкви, на ходу пытаясь растолковать, что обязательно постарается помочь. Но к тому, что ей открылось в церкви, Одри оказалась не готова.

Мертвые монахини лежали на полу в полузасохшей луже крови. Одежда с них была сорвана. Их сначала изнасиловали, а затем обезглавили. Дурнота подкатила к "горлу Одри, но тут она с благодарностью ощутила поддержку сильной руки, обхватившей ее сзади. Она обернулась и увидела за собой бледное лицо, сжатые губы Чарльза. Он стал подталкивать Одри и маленькую китаянку к выходу из церкви, прочь от этого страшного зрелища.

— Выходите, выходите скорее, — бормотал он. — Я приведу помощь.

Они вышли из церкви на воздух, но девочка сразу же потянула Одри к деревянной пристройке. Едва переступив через порог, она оказалась в окружении детей четырех-пяти лет. Малыши смотрели на нее снизу вверх, серьезно, вопросительно, некоторые тихо плакали. Двое или трое выглядели чуть постарше, а было несколько совершенных крох, только-только научившихся ходить. Одри смотрела на них, потрясенная. Что теперь с ними будет? Четырнадцатилетняя девочка с младшей сестренкой не управится с такой оравой, а ведь они остались совсем без взрослых, если не считать единственного методистского пастора в городе, да и тот, как выяснилось, находился сейчас в поездке по дальним деревням, и его ожидали обратно не раньше чем через несколько недель. Одри повернулась к старшей девочке испросила, к кому они могут обратиться за помощью. Но в ответ та лишь посмотрела испуганными, расширенными глазами и покачала головой. И, запинаясь, объяснила по-французски, что никого нет, помощи просить не у кого.