Жатва скорби

Имеется множество сведений о самоубийствах, почти всегда через повешение. Нередко матери таким образом избавляли детей от страданий. Однако самым страшным симптомом, порождаемым голодом, был следующий:

«Многие сходили с ума… Были люди, которые разрезали и варили трупы, убивали своих детей и съедали их. Я видел одну такую. Ее привели в районный центр под конвоем. Лицо у нее было нормальным, но глаза волчьи. Это людоеды, их надо расстреливать, говорили о них. Но доведшие матерей до такого сумасшествия, что они поедали своих детей, – эти, по-видимому, не виновны ни в чем!.. Пойдите, спросите у них, и они ответят вам, что делали это во имя добра, во имя всеобщего блага. Вот, оказывается, во имя чего они доводили матерей до людоедства».[221]

Не существовало закона против каннибализма (его, наверное, нет и на Западе). Секретная инструкция от 22 мая 1932 года, подписанная заместителем начальника ГПУ Украины К.М.Карлсоном и спущенная всем ГПУ и главным прокурорам областей Украины, гласит: «Поскольку в уголовном кодексе нет статьи о каннибализме, все обвиняемые в этом должны быть немедленно доставлены в местные отделения ГПУ». И дальше: если людоедству предшествовало убийство, наказуемое по статье 142-й Уголовного кодекса, то и эти случаи должны быть переданы судами в ведение Госбезопасности.[222] Не все людоеды были расстреляны.По имеющимся данным, 75 мужчин и 250 женщин еще в конце 30-х годов отбывали сроки наказания – пожизненные – в лагерях на Беломорско-Балтийском канале.[223]

Известны страшные случаи людоедства: некоторые ели собственных детей, другие ловили детей или подстерегали в засаде чужаков. Например, в селе Калмозорка Одесской области, где вели следствие в связи с кражей свиньи, обыск в деревне кончился обнаружением сваренных трупов детей.[224]

Людоедство и готовность к нему не всегда были следствием приступа внезапного отчаяния. Один из активистов, мобилизованный во время кампании коллективизации на работу в Сибири, в 1933 году вернулся на Украину. Население его деревни «почти вымерло». Его младший брат рассказал ему, что они питаются только корой, травой и зайцами, но что если этого не станет, то «мать говорит, чтобы мы съели ее, когда она умрет».[225]

Примеры такого поведения людей, доведенных голодом до полной утраты человеческих норм, вполне сопоставимы, хотя и в ином плане, с так называемым некоммунистическим поведением, которое представляется нам еще менее понятным нарушением привычных норм и ценностей. Мы имеем в виду обращение, которому подверглись многие лояльные местные активисты.

Настоящая местная элита – партработники, сотрудники ГПУ и пр. – легко пережили голод, их прекрасно кормили. Но это не распространялось на рядовых активистов.

«Комитеты бедняков беспощадно противостояли всем усилиям кулаков и контрреволюционных элементов сорвать поставки зерна».[226]

В финале такой кампании активистов как бы переводили в другие села, а все продукты, которые они сами попрятали, конфисковывались в их отсутствие.[227] И когда 8 марта 1933 года их миссия завершилась, комбеды были распущены, а их членов оставили голодать вместе с прочими односельчанами.[228]

Их, конечно же, не любили. Вот типичный пример их обращения с людьми. В одной из деревень комитет бедноты приказал крестьянам отвезти зерно в соседний город именно в канун Рождества. Им пришлось стоять там два-три дня в очереди, чтобы сдать свое собственное зерно.[229]

Поэтому, когда активистам тоже выпало на долю умирать от голода, то жалости это ни у кого не вызывало. В селе Степановка Винницкой области местный активист, член отряда по конфискации зерна, всегда распевал «Интернационал», начинающийся словом «Вставай!..» Весной сельчане нашли его лежащим на дороге и издевательски закричали ему: «Эй, Матвей, вставай!» Но он почти тут же умер.[230] По имеющимся данным, почти во всех деревнях активисты мерли от голода весной 1933 года.[231] В Киевской области половина из них умерла от голода, один впал в людоедство.[232]

* * *