Жатва дьявола

Скрытая болезнь? А ведь, правда, есть такие болезни, что исподтишка подтачивают человека. Но что с Жильбертой? Чахотки не может быть, в ее годы уже не болеют чахоткой — так Альбер, по крайней мере, слышал. Бывает еще рак, но Жильберта не жаловалась, что у нее где-нибудь болит; есть еще какие-то другие болезни, названия которых и не знаешь, но почему они заведутся у нее? Пришлось все-таки последовать совету священника, иначе на что это было бы похоже?

Приехал доктор и долго осматривал Жильберту; она выслала на это время мужа из спальни, ей неловко было показываться перед ним обнаженной. Когда доктор вышел в большую комнату, а Жильберта осталась в спальне, на своей постели, Альбер спросил, что с ней.

— Ну вот, — ответил доктор, — совершенно ясно, что она на ногах не держится. Прежде всего можно предполагать анемию.

— Что же надо делать?

— Уколы. Могу взять это на себя. Весь курс.

— Сколько уколов?

— Тридцать… может быть, сорок. По одному уколу в день.

— И много это будет стоить?

— Всякий раз за визит… и за укол.

Альбер с подозрением посмотрел на него. Он не верил, что эти уколы необходимы. Лекари смотрят на крестьян, как на дойных коров, вот и все. Он чуть было не сказал доктору прямо в лицо, что нехорошо насмехаться над людьми, но подумал о священнике, о пересудах в деревне.

— Ладно, — сказал он. — Когда начнете?

— С завтрашнего дня.

Доктор ездил целый месяц, но Жильберте лучше не стало. Приехав для последнего укола, доктор сказал, что надо взять у больной кровь.

— Это еще зачем?

— Сделать анализ на гемоглобин, узнать, какова пропорция кровяных шариков: есть красные и есть белые, и надо, чтобы белые шарики не пожирали красные.

Он взял кровь для анализа, а приехав через два дня, отвел Альбера в сторону…

— Положение тяжелое… Очень тяжелое, — сказал он.

— Верно? Неужели вы думаете, что…

— Думаю.

— Она умрет?

— Случай безнадежный. Это называется белокровие.

И в эту минуту они увидели Жильберту, — она стояла в дверях спальни, держась за косяк, но не шаталась и была не бледнее, чем обычно.

— Я все слышала, — сказала она.

— Да нет же… — начал было Альбер. — Доктор мне сказал только…

— Сказал, что я умираю… Но я не боюсь смерти. Господь дал мне жизнь, господь и кончину пошлет. На все божья воля. Теперь я только одного хочу: приготовиться к смерти. Пошлите за священником и за нотариусом, — сказала она более твердым голосом. — И теперь я хочу, чтобы до смертного моего часа постель мне стлали в большой комнате, как подобает хозяйке.

Глава VIII

Она приняла сначала священника, а потом нотариуса и, чтобы побеседовать с ними, выгнала всех из большой комнаты, где лежала теперь, решив, что отсюда ее уже вынесут только ногами вперед. После этого она стала ждать смертного часа. Но смерть все не приходила за ней, хотя Жильберта, молившаяся чуть не весь день, ждала ее со спокойным мужеством человека, твердо уверенного в близкой своей кончине и уже отдавшего все распоряжения.

Доктор теперь навещал ее каждые три дня: Альбер нашел, что чаще ездить не надо, поскольку «больше ничего нельзя сделать», и каждый раз эскулап уезжал обеспокоенный, но не тем, что больная умрет, а, наоборот, тем, что она все не умирает, вопреки его прогнозам. Утешался он гонораром: выехав за ворота «Белого бугра», ощупывал в кармане деньги, полученные за визит, ибо требовал, чтобы плату ему вручали после каждого его посещения.

Жильберта, по-видимому, сосредоточилась в себе, «приведя в порядок свои дела», как она говорила, но никто, даже Альбер, не знал, какой это был «порядок»; она, казалось, собирала последние свои силы на то, чтобы перейти роковой порог. Несомненно, мир душевный, которого она, очевидно, достигла, и был причиной ее стойкости; не из уважения к ее воле, а потому что он не смел заговаривать с нею, муж молча наблюдал, как она постепенно приближается к неизбежной кончине, и готовился к предстоящему своему одиночеству, но думал, что в день ее смерти он не станет более одиноким, чем был при ее жизни. Да еще он сможет тогда беспрепятственно отдаться своей страстной любви к этой ферме и к земле и опровергнет, как он полагал, утверждения Гюстава и его отца, доказав им, что даже в новые времена ничто не сравнится с традицией, с той мудростью, которая передается из поколения в поколение.

Но вот однажды к вечеру, хотя больной как будто и не стало хуже, он, вернувшись с поля, вошел, как всегда, в большую комнату, и Жильберта вдруг словно очнулась от оцепенения, от своего безмолвия и поманила его к себе.

— Альбер, — сказала она ровным голосом. — Кажется, настал наконец час…

— Да нет, что ты, Жильберта! Тебе ведь сегодня не хуже, чем вчера. Что ты вздумала!

— Приходит час, назначенный человеку. Я знаю — настал он, мой час.