Жасмин и флердоранж

— Пошли отсюда, пока бабушка нас не накрыла, — говорит супруга. — Она к мародерам беспощадна.

— У моих за такое вообще могут метлой огреть по чему попало. Или скалкой, смотря что под руку подвернется. Тебе-то простят, конечно…

— Я буду этим пользоваться.

Максим хмыкает. Если возлюбленная супруга осилит хотя бы половину обычного ужина в родительском доме, то завтрак в нее придется утрамбовывать при помощи гидравлического пресса, какие уж там ночные или ранне-утренние походы в погреб. На первом курсе в военном училище порции в столовой вызывали горестное недоумение: это, что ли, тарелка супа? Это же… воробьям клюв обмакнуть. Потом оказалось, что домашняя кормежка была пропорциональна домашней же ежедневной нагрузке — пешком в школу, пешком из школы, работа по дому, работа на огороде, летом — за ягодами, зимой — ходить за скотиной, последить за младшими, сделать уроки, отцу ужин отнести и с сетями помочь, погулять — и кто же будет сидеть на месте, удрав из круговорота обязанностей… все получалось — на бегу, на лету, все умещалось в единственные сутки, а спать загоняли едва ли не засветло, и все равно ведь времени хватало. Откуда оно тогда бралось-то?

Времени было очень много — зачерпывай ковшом, трать на все, что угодно, и останется на все нужное и на любое развлечение. А теперь? В сутках так и остались 24 часа, но сократились, сплющились и сузились. Спишь от силы четыре и все равно подсчитываешь: на то, на се времени не хватило. Обязательно надо закончить завтра, а завтра — свое «надо», и такой хоровод день за днем. Почему, спрашивается?

— О чем задумался? — Кейс устроилась с подносом на кровати, макает печенье в сметану и уже обзавелась роскошными белыми усами.

— О времени.

— Обстановка способствует? Здесь скорость жизни — как триста лет назад, и информационная нагрузка такая же. Отдыхать хорошо, а потом начинаешь с ума сходить. Ни новостей, ни событий, ничего… Раз в месяц выезд на какую-нибудь премьеру, еще раз в месяц гости доберутся. А сами…

— Ну Камила вроде бы легче на подъем?

— По-моему, она вот как последний раз в Рому и выбиралась, лет семь назад, так до сих пор это считается событием, — ябедничает жена, облизывая пальцы. — Ну, может, я чего-то не знаю, конечно… Отец хоть в Кракове живет, пока учебный год, там все повеселее. Так что там насчет времени?

— Просто интересно, почему раньше столько всего получалось за день сделать, а теперь…

— Ну не знаю, — Кейс пожимает плечами. — У меня все было наоборот. По-моему, я всю школу проспала. На уроках спала, приходила и спала, меня еще везде таскали — музыкальная школа, теннис, верховая езда, танцы… а я и там тоже спала. Сейчас вспоминается только одно — спать хочется, а постоянно дергают куда-то. Какие я истерики устраивала, чтобы перестали!.. Я у дедушки пряталась, помогала ему писать — печатала, материалы искала и отбирала. Так вот и заинтересовалась тайнами преступного мира, — смеется она. — Дед как рявкнет «отстаньте от ребенка!», так все и отставали.

— А сейчас ты спать собираешься?

— Да расхотелось как-то. Тут же высыпаешься — тихо, свежо…

— Тогда зачем мы обмародерили холодильник, наверное, завтрак скоро?

— Часов в девять… по привычке же. У меня биологическая ночь. Террановская.

— Заметно, — кивает Максим, созерцая необычно живую Кейс, которая уже изничтожила горсть печенья, а теперь наворачивает вперемешку оладьи и творожники с изюмом. — У тебя ярко выраженный День Дракона.

— Это что за ересь?

— Какая-то азиатская. Когда просыпается драконий аппетит.

— Если ты будешь меня дразнить, у меня точно настанет день дракона, — обещает супруга. — А у восточных драконов омерзительный характер, еще паршивее чем у европейских. Так что лучше ешь… — самый большой творожник, щедро обмакнутый в сметану, угрожающе маячит прямо перед носом. — И молчи.

— Слушаюсь, мэм!

Бывает так, что в человеке сразу, сходу не нравится все. Он оказывается рядом, в соседнем кресле, и каждая деталь в нем кажется персональным вызовом, источником раздражения, провокацией. Не та ткань, не тот цвет, не тот крой; неправильный, слишком глянцевый, слишком обтекаемый портфель; легкие плоские часы, платиновые запонки и зажим для галстука — все это воспринимается сразу, ярко, обступает со всех сторон… человека пока еще не видишь, не чувствуешь, но выбранная им оболочка не нравится, раздражает даже запах — заурядный, нарочито благопристойный шипр. Такому соседу, такому мужчине сразу хочется что-то показать — например, полное отсутствие интереса к нему, доказать — его негодность, ничтожность и ненужность вопреки всем его атрибутам…