Жаркий полдень

Танки, глядя на тучи, поворачивали свои стомиллиметровые стволы. А тучи спускались все ниже и ниже, загремели первые далекие раскаты, и непрерывный грозный гул надвигался из-за гор; все поняли, что наверху, у истоков Черказской реки, начался дождь. Крестьяне сказали, что при сильных ливнях река поднимается до самых пролетов моста.

— До тех пор успеем, — сказал генерал.

И чем ниже к земле спускались тучи, чем громче звучал их гул и дикое пение, тем напряженней становился ритм стройки, тем быстрее двигались ноги.

Генерал оглядел фронт работ, оглядел небо, потом мост и увидел, что пожарники уже возятся со шлангами, чтобы, как только плотина будет готова, начать выкачивать воду. Главнокомандующий сделал несколько шагов по песку, вошел в реку и, хотя жилка на его виске билась все сильнее, попытался улыбнуться мальчику, притихшему на воде.

— Ну, ты как, молодцом? — спросил генерал, закурив и с такой жадностью втягивая в себя дым, что западали щеки.

(То же самое спрашивал у мальчика и багатор.)

Мальчик моргнул и покачал головой, но совсем слабо, потому что вода доходила ему до подбородка; он хотел улыбнуться генералу, и эта улыбка значила бы: «Молодцом!»

— А на танке ты ездил?

Генерал смотрел, как три тягача маневрировали, чтобы стать перпендикулярно к реке.

— Нет, — сказал мальчик.

Он тоже смотрел на танки.

— Но на буйволе-то ездил?

Мальчик засмеялся.

— Ездил.

— Вот видишь, так я и думал, — подхватил генерал. — И я ездил. На буйволах плохо ездить. Трясет.

— Трясет, — сказал мальчик.

Генерал и правда ездил когда-то на буйволах и в мальчике видел сейчас, вероятно, себя самого — вот такого росточка, острижен ножницами, какими стригут овец, пятки утыканы колючками; вечером мать поливает тлеющие угли водой и заставляет его держать пятки над паром, чтоб не загноились и чтобы вышли колючки; и он держит, хоть пятки жжет и из глаз текут слезы.

— Потерпи еще немножко, — сказал генерал. — Остановим воду и тогда покатаемся на танке. Вон на том, большом.

Мальчик обрадовался, что его покатают на танке.

— А можно и на вертолете, — сказал генерал. — Хочешь?

— Хочу, — сказал мальчик. — А нас пустят?

— Куда? — не понял генерал.

— На вертолет, — сказал мальчик.

Теперь улыбнулся генерал.

— Пустят, — сказал он. — Летчик — мой друг. Только ты не трусь!

Генерал смотрел, как тягачи корчуют ольху и на канатах стаскивают деревья в воду. Ухали топоры — тесали колья и забивали их в грунт.

Мальчик тоже смотрел, как падают деревья, корни их взлетают вверх, дрожат и колышутся в воздухе, а потом ложатся в воду, и сверху их заваливают дерном и песком, чтобы запрудить реку. Вода под мальчиком потемнела, терпко запахла корнями и мезгой.

— Я не струшу, — сказал мальчик.

— Посмотрим, — покачал головой генерал.

— Да нет же! — сказал мальчик.

Он был уверен, что не струсит, если его посадят на вертолет. Да не струсит он, ну ни за что!

— Вот сейчас прилетит, тогда посмотрим, храбрый ты или нет, — сказал генерал и закурил третью сигарету, нервно поглядывая на небо.

Он ждал вертолет.

И думал о том, что человечество создало религии, дипломатию, Организацию Объединенных Наций, атомную бомбу, а вот как спасти этого ребенка — оно еще не придумало. Ни религия, ни дипломатия, ни ООН не могли бы тут помочь.

Ну а раз так, то поможем мы. Если надо, мы подымем в воздух реку, и шоссе, и мост, мы заставим все, весь мир, всю мертвую и живую природу, двигаться только в том направлении, какое нужно, чтобы спасти ребенка. Если надо, мы и грозу, нависшую над Черказскими горами, пустим по небу в другом направлении. Все, все устремится к одной только цели, в одном направлении, как Земля вертится только на восток, и днем, и ночью, и в адском грохоте войны, и в спокойствии мира.

Только на восток, всегда за солнцем, чтобы спастись, чтоб убежать из темноты своей собственной тени.

…Но вертолет еще не показывался, и небо на востоке было все таким же белым, раскаленным — летнее небо, под которым созревают плоды земли.

— Я вижу, ты молодец, — сказал генерал. — Вырастешь, будешь у меня служить. Хочешь?

— Ага! — сказал мальчик.

Зубы его сверкнули под мостом — такая широкая получилась улыбка, что все его зубы обнажились и засверкали.

Он будет служить у генерала!

Реку остановили.

Она ткнулась в преграду, ощупала ее мордой, отыскивая щели и надеясь, что где-нибудь да найдет трещину, вся вытянется в струнку и протолкнет в эту трещину свое тело, раздвигая ее и разрушая плотину; так бывало всегда.

Но щелей не нашлось, и река отвернула морду, выползла на берег, легла на траву, ощупала дно, съежилась и снова стала кружить, толкаясь туда и сюда. Она была похожа на змею, которая неспешно, исподволь сворачивается спиралью, напрягая позвоночник и готовясь к броску или удару. Она верила в силы своего тела, надеялась, что рано или поздно почувствует, что накопила их достаточно, и тогда все разлетится вдребезги и исчезнет в посвисте и метаниях ее туловища.