Жара и пыль

— Я знаю, что у него масса неприятностей. Уже сколько лет это продолжается. Финансовые сложности — Хатм разорен, да еще и вся эта история с Сэнди и Кабобпурами, которые жалуются на него каждому встречному и пытаются затеять судебную тяжбу по поводу ее приданого. Конечно, из-за этого он делается все более непримиримым и рвется ответить на их выпады, хотя и не может себе этого позволить. Из Симлы тоже веет враждебностью, я знаю, что у него было несколько очень неприятных бесед с майором Миннизом. Терпеть не могу, когда майор сюда приезжает. — Он залился краской и, казалось, не хотел продолжать, но снова заговорил: — Потому что после этих визитов он всегда очень расстроен. Сами увидите, когда он поднимется наверх. Обычно он на мне отыгрывается — не подумайте, что я жалуюсь, боже упаси, — я рад, если ему от этого легче. Я ведь вижу, как ему больно. Он очень-очень чувствителен, Оливия, и потом, когда майор Минниз так с ним разговаривает, угрожает…

— Да как все они смеют! — вскричала Оливия.

— Понимаете, он лишь небольшой владетель, им не обязательно с ним осторожничать, не то что с семьей Кабобпуров. А он это чувствует. Он знает, кто он такой по сравнению с остальными. Видели бы вы старого Кабобпура, просто отвратительная свинья, ничего благородного. Ну а он, конечно…

— О да.

Они услышали его голос, его безошибочно узнаваемые шаги на лестнице. Оба ждали. Наваб ворвался без стука, что было на него непохоже: в обычных обстоятельствах он всегда входил в покои гостей со всей возможной учтивостью. Но сейчас он был очень возбужден. Он сразу прошел к окну и сел, кипя гневом.

— Я поговорю лично с вице-королем, — сказал он. — С Миннизом или с кем другим толковать бесполезно. Все равно что со слугами. Я со слугами не общаюсь. — У него раздувались ноздри. — В следующий раз я откажусь принять его. И порву все письма, которые у него хватит наглости мне присылать, а ему отправлю обрывки. — Он повернулся к Гарри: — И вы их ему отвезете. Швырнете в лицо и скажете, что таков мой ответ. Впрочем, вряд ли вы согласитесь. — Тут он бросил гневный взгляд на Гарри, который сидел, опустив глаза. Оливии тоже не хотелось смотреть на Наваба.

— Боитесь, да? Боитесь майора Минниза и других, ему подобных, тварей? Отвечайте! Не сидите, как пень, отвечайте! Оба вы с майором хороши. Не знаю, ради чего вы здесь со мной живете. Вам нужно быть с ним и с остальными англичанами. Вы только им сочувствуете, а мне — ни капли.

— Вы же знаете, что это неправда, — Гарри изо всех сил старался говорить спокойно и разумно.

Это привело Наваба в еще большую ярость. Он повернулся к Оливии:

— Теперь он со мной англичанином притворяется. Такой уравновешенный и тихий, никогда не теряющий присутствия духа. В майора Минниза играет. Совсем не такой, как эти ужасные восточные люди. Оливия, вы их тоже ненавидите и презираете? Конечно. И правильно. Потому что мы все — недоумки со всякими эдакими чувствами, нас можно топтать в свое удовольствие. Англичанам повезло — они лишены чувств. Посмотрите на него, — сказал он, указывая на Гарри. — Он уже столько лет рядом со мной и что же? Значу ли я что-нибудь для него? Видите, даже возражать не пытается. — Наваб сидел у окна, и его профиль вырисовывался на фоне садов и неба: истинный портрет правителя на фоне владений: — И вам, — сказал он Оливии. — Вам тоже все равно.

— Вот как? Тогда зачем я здесь?

— Приехали навестить Гарри. Вам с ним хочется проводить время. И я очень благодарен вам за то, что вы так хорошо к нему относитесь, без вас ему здесь было бы совсем скучно и одиноко. Да и здоровьем он слаб. — Он поднялся, подошел к Гарри и любовно коснулся его плеча.

Гарри сказал:

— Это невыносимо.

— Понимаю. Я — невыносимый человек. Майор Минниз прав.

— Я не это имел в виду.

— Но это правда.

Он вышел, и Оливия последовала за ним. Когда он спускался по лестнице, она окликнула его по имени, чего никогда не делала раньше. Он остановился и взглянул на нее удивленно.

Оливия подбежала к нему, и, когда они встретились на ступеньках, она еще совершенно не представляла себе, что ему скажет, После, размышляя обо всем случившемся, она пришла к выводу, что говорить о беременности тогда не собиралась. Но именно это она и сделала. Говорить пришлось, понизив голос, да и он не мог слишком уж откровенно демонстрировать свои чувства, так как во дворце на каждой площадке рядом находились слуги, а за занавесями вечно сновали придворные дамы.

После этого было бы нечестно не сказать Дугласу, и она сказала тем же вечером.