Жара и пыль

— Люди все равно будут приходить, даже в такие места, как это, даже в сердце пустыни, за тысячу миль отовсюду… А что ты загадала? — спросил он.

Я улыбнулась и вернулась на наше место под деревом. Индер Лал пошел за мной.

— Ну, скажи, — упрашивал он, снедаемый любопытством.

— А как ты думаешь? — но он стеснялся сказать. Теперь мне стало любопытно, что он имел в виду.

— Ну откуда же мне знать, — отбивался он. — Я же не волшебник и не умею читать чужие мысли. Но если ты мне скажешь, — добавил он лукаво, — то и я тебе скажу.

— Давай угадывать.

— Ты первая, — ему нравилась эта игра.

Я притворилась, что пытаюсь изо всех сил сосредоточиться, пока он с нетерпением смотрел на меня.

— Мне кажется, — наконец сказала я, — что это как-то связано с твоей конторой.

Его лицо тут же вытянулось в изумлении и испуге:

— Как ты узнала?

— Просто угадала.

Я тут же пожалела об этом. Индер Лал погрустнел, игра ему разонравилась. Когда я сказала, что теперь его очередь, он уныло покачал головой. Поглощенный своими невзгодами, он потерял интерес к моим желаниям.

Но теперь мне хотелось, чтобы ему было интересно. Мне очень хотелось, как он сказал, открыться кому-то. Но ведь это трудно, даже если собеседник полностью осведомлен о ваших делах, да и как признаться ему — кому все мои трудности совершенно чужды! Пожелай я что-нибудь определенное — мужа, например, ребенка или избавления от врага, — я бы с радостью поделилась с ним. Но на самом деле хоть я и повязала свою нить рядом с остальными, ничего такого мне в голову не пришло. Не то чтобы моя жизнь была так совершенна, что и желать нечего, совсем напротив, в ней отчаянно не хватало необходимого, и одним желанием заполнить пустоту было невозможно.

Однако в ту минуту у меня было желание, и очень сильное: желание близости. И поскольку словами этого было не выразить, я накрыла его руку своей. Теперь он взглянул на меня совершенно по-другому. Не осталось ни следа пропавшего интереса! Но что это было, сказать трудно. Я чувствовала, как его рука дрожит под моей, а затем увидела, что и губы у него дрожат. То ли потому, что он собирался что-то сказать, то ли от желания или страха. Страх точно был в его глазах, когда он посмотрел на меня. Он не знал, что теперь делать и что буду делать я. Я видела, — это было нелепо! — все, что он когда-либо слышал о западных женщинах, вихрем пронеслось у него в голове. В то же время он был здоровым молодым человеком, жена находилась в отъезде, а мы были наедине в романтическом месте, которое с наступлением заката становилось все романтичнее. А так как следующий шаг был за мной, я сделала его, и Индер Лал не замедлил с ответом. После он пошутил так же, как Наваб, что́ именно произошло здесь в настоящий День мужниной свадьбы, дабы бесплодная жена понесла.

1923

Однажды Гарри прибыл на машине, посланной за Оливией. Она была готова тут же ехать, но он попросил разрешения немного отдохнуть перед обратной дорогой. Он все сидел и сидел и, похоже, готов был провести так весь день. Несколько раз Оливия говорила:

— Если мы вскоре не выйдем, будет слишком жарко.

— Сыграйте что-нибудь, — сказал он, указывая на пианино. — Пожалуйста, я сто лет вас не слышал.

— А потом мы поедем, — стала торговаться она.

Она села за пианино и заиграла с обычным усердием. Она играла Дебюсси, и Гарри, откинув голову на спинку желтого кресла, прикрыл глаза и постукивал ногой от удовольствия. Но скоро она заиграла быстрее и сбилась, раз или два клавиша застряла, и Оливия нетерпеливо ударила по ней. Наконец, она сдалась:

— Я совершенно не в форме. Давайте же, Гарри, нужно ехать.

— А почему вы не в форме?

— Сейчас слишком жарко, чтобы играть. И потом, вы же слышите, в каком состоянии инструмент? — Она снова ударила по испорченной клавише. — Не подходит этот климат для пианино, вот и все. Поднимайтесь, Гарри, пора.

— Вы могли бы найти настройщика. В Бомбее.

— Не стоит. Я теперь почти не играю.

— Как жаль!

Он сказал это с таким чувством, что Оливия задумалась. Почему она перестала играть? Она никогда раньше не задавалась этим вопросом, думала, что просто очень жарко или у нее нет настроения. Но была еще какая-то причина, и она пыталась уловить, какая именно.

— Дебюсси, — сказала она, — Шуман. Это как-то… не подходит, — и рассмеялась.

— Мне подходит, — сказал Гарри.

— Здесь?

— А почему бы и нет? — Гарри оглядел комнату и повторил. — Почему нет? Вы здесь так чудесно все устроили. Просто чудесно. — Он уселся поудобнее, словно вообще не намеревался уходить. — Оазис, — сказал он.

— Опять вы за свое, — она начала сердиться. — Не понимаю, кому вообще нужен оазис. Какая в нем надобность?

— Боже ты мой, — сказал он, — вы такая несгибаемая, Оливия, кто бы мог подумать… Да вы и не болеете никогда, верно?

— Конечно нет. С чего мне болеть? — В ее голосе зазвучало пренебрежение. — Это все психика.

— Вчера мне снова было так плохо. А ведь местной пищи я не ел уже несколько недель. Не знаю, в чем дело.

— Я же говорю: дело в психике.