Я с самого начала понимала, что Пол Лейен в существе своем не способен быть по-взрослому ответственным человеком. Но, соблазненная его богемностью, романтикой наших отношений, галлюциногенным сексом, я предпочитала смотреть сквозь пальцы на этот его «маленький» недостаток. Мне так отчаянно хотелось любви, что все свои сомнения я запихнула в дальний уголок сознания и с головой окунулась в иллюзию семейного счастья, представляя, как буду растить ребенка с человеком…
Каким? Каким?
Какое определение дать ему теперь? Если он предал меня в самом главном, если он умышленно стерилизовал себя, уверяя меня в том, как страстно он жаждет, чтобы у нас с ним был общий ребенок…
Я прошла в ванную. Умылась холодной водой, отводя взгляд от зеркала. Не хотела сейчас смотреть на себя трезвым взглядом. Я вернулась в комнату и вышла на балкон, глядя на раскинувшийся внизу североафриканский мир.
Я вцепилась в перила балкона, чтобы не потерять равновесие: меня качало от ярости, в которой тонули и грусть, и сожаление. Постепенно ко мне вернулась способность мыслить ясно. Я возвратилась в комнату, к своему компьютеру. Открыла его и по электронке быстро написала сообщение Мортону:
Ожидая ответа, я достала наши авиабилеты и выяснила (порывшись в Интернете), что «Ройял Эр Марок» посадит меня на другой, более ранний рейс, если я доплачу 3000 дирхамов – примерно 350 долларов. Да, я оплатила отель за весь месяц, но ведь мы живем здесь уже третью неделю. Пол пусть остается, заканчивает работу над своими рисунками, снова возвращаясь к холостяцкой жизни. Я была уверена, что именно такого исхода он желал в душе. Делая тайком от меня вазэктомию, он наверняка понимал, что рано или поздно обман откроется. Наверняка он просчитал, что, скажем, через год безуспешных попыток забеременеть я настою на том, чтобы мы обратились в клинику для больных бесплодием. И тогда…
Я снова расплакалась и сквозь всхлипы услышала тихий стук в дверь.
– Убирайся к черту, – крикнула я, уверенная, что это Пол.
Однако зачем Пол стал бы стучать, ведь у него есть ключи? Я мгновенно вскочила на ноги, прошла в переднюю комнату, открыла дверь в номер. В коридоре стояла юная девушка, которая убирала наш полулюкс и стирала наши вещи. Лицо у нее было пепельное и испуганное.
–
Я выпустила ее руки и вернулась в номер, пытаясь подавить рвущиеся из меня рыдания. Не расклеивайся. Не расклеивайся. Девушка исчезла – скорей всего, убежала вниз, испугавшись вида сумасшедшей женщины на грани нервного срыва.
Снова в ванную. Еще раз умылась. Глаза были красные. Я вернулась к столу, нацепила на нос солнцезащитные очки, схватила свой паспорт, блокнот, распечатку своего авиабилета, кошелек и кредитные карты. Запихнула все это в сумочку и пошла к выходу. Спускаясь вниз, вытащила на ходу стодирхамовую купюру. Девушка топталась у подножия лестницы. Было видно, что она со страхом ожидает моего приближения, недоумевая, что еще я могу выкинуть.
– Я очень сожалею, – сказала я, сунув ей в руку банкноту. – Получила сегодня неприятные известия. Прости меня, пожалуйста.
Девушка выпучила глаза, увидев, сколько денег я ей дала – двухдневное жалование, по словам Сорайи, – и прошептала:
–
–
–
–