Жан Жорес

Громкий хохот раздался в ответ; Жорес наивно поверил лживой выдумке. Его друзья, как и он сам, не ели ничего, кроме «кассуле» — фасоли с гусем, запив ее дешевым молодым вином. Жорес очень часто недооценивал фантазию, а вернее, подлость своих политических противников.

В день, когда арестовали рабочих-казначеев и когда якобы рабочие пытались совершить покушение на Рессегье, отель, где остановился Жорес, окружила полиция. Никого не впускали и не выпускали. В номере Жореса сидели еще три депутата-социалиста, несколько друзей-журналистов. Чтобы убить время, беседовали, без конца обсуждая положение в Кармо. Жорес предложил почитать вслух. Под рукой оказалась книга с текстом знаменитых стихов Виктора Гюго, объединенных в поэму «Возмездие». Это были те самые стихи, которые служили настольной книгой многих французских революционеров. Раскрыв наудачу книгу, Жорес громко декламировал:

Вы безоружны? Вздор! А вилы?

А молот, труженика друг?

Берите камни! Хватит силы

Из двери тяжкий вырвать крюк!

И станьте, дух вручив надежде,

Великой Францией, как прежде!

Парижем вольным станьте вновь!

Свершая праведное мщенье,

Себя избавьте от презренья.

С отчизны смойте грязь и кровь!

Жандармы, услышав громкий голос Жореса и разобрав смысл произносимых слов, немедленно направила префекту чрезвычайное донесение. В благонамеренные газеты полетели телеграммы с сообщениями о том, что Жорес целую ночь горячо призывал своих товарищей к кровавому восстанию.

Уже под утро в номер ворвались жандармы и произвели тщательный обыск. Они потребовали показать все, что есть в карманах у Жореса. Полицейский Кордель внимательно перечитал его письма, в том числе полученное накануне письмо от матери, очень тревожившейся за своего Жанно.

Обстановка в Кармо становилась все тревожнее, Росло возмущение рабочих, измученных голодом и преследованиями. А власти намеренно провоцировали их на какой-либо акт насилия. Жорес выезжает в Париж. 24 октября он вносит в палату интерпелляцию в связи с посылкой войск в Кармо и грубыми беззакониями, творимыми там префектом Ду и Рессегье.

Два дня Жорес выступает со своей интерпелляцией. Он шаг за шагом разоблачает грубейшие нарушения республиканской законности, провокации властей. Он использует мельчайшие детали, рассказывая, в частности, о незаконном обыске депутатов, чтобы сделать вывод о грубо провокационном поведении правительства Рибо, которое в угоду Рессегье и другим французским капиталистам, дружно выступавшим в его поддержку, пошло на нарушение элементарных конституционных прав и гарантий.

— Господа, вы хорошо понимаете, что эти события представляют собой не только оскорбление всех республиканцев. Я утверждаю, что они угрожают существованию самой республики!

После интерпелляции Жореса и развернувшейся затем дискуссии правительство Рибо подает в отставку. Но стекольщикам Кармо от этого было не легче. Реосегье не шел ни на какие переговоры. Ему все же удалось нанять некоторое число штрейкбрехеров. К тому же часть рабочих не выдержала и согласилась выйти за работу. 22 ноября рабочие объявили о прекращении забастовки. Рессегье добился своего — свыше двухсот неугодных ему «смутьянов» обратно на завод уже не попали. Что было делать? Уволенные не имели шансов устроиться на другие стекольные заводы Франции, ибо их владельцы из-за солидарности с Рессегье отказались дать им работу.

Совершенно случайно родилась идея — создать в Кармо новый стекольный завод, который принадлежал бы самим рабочим. Эта идея импонировала многим, ведь схватка стекольщиков и Рессегье давно приобрела символический характер; речь шла о борьбе между всем рабочим классом и всеми хозяевами. Забастовка имела принципиальное политическое значение для всего рабочего класса. В ней решался вопрос о существовании и правах профсоюзов. Уничтожение профсоюза было главной целью Рессегье. Поэтому-то его поддерживала вся французская буржуазия. Французское рабочее движение в лице его политических, профсоюзных и иных организаций инстинктивно, а кое-где и сознательно понимало необходимость какого-то морального успеха в этой борьбе.