Жан Жорес

Речь Клемансо имеет успех. Его сторонники — а их в палате раз в десять больше сторонников Жореса — говорят, что лидер социалистов побежден. Преждевременное торжество; на другой день Жорес снова на трибуне.

— Господа, я всхожу на эту трибуну весь покрытый стрелами, пущенными в меня искусной и все еще молодой рукой. Я не буду пытаться вырывать их и бросать обратно моему грозному противнику… У меня есть задача более высокая…

Жорес прежде всего отбивает все попытки Клемансо изобразить социалистическое учение в виде фантазии, утопии, пустой выдумки.

— Он, по-видимому, думает, — говорит Жорес, — что партия социалистов рассчитывает создать из ничего новое общество единственно посредством изобретения индивидуального ума, и как он сказал вам вчера, что мы имеем претензию зачеркнуть все прошлые усилия человеческого рода… Вы обвиняете нас в том, что мы отрицаем прогресс. Нет, мы его не отрицаем. Из того, что мы говорим: «Теперь плоды созрели и пришло время собрать их», отнюдь не следует, что мы презирали цветы и разрушали корни. (Аплодисменты.)

Это вы, господин министр, вы, человек науки, так страшно далеки от идеи эволюции. Я не знаю никакой философии истории более противной идее эволюции, чем та, которую вы набросали с этой трибуны, чтобы бороться с нами. Вы говорите нам: существует только одна живая сила — это личность; существует только одно средство преобразовать человеческое общество — преобразование отдельной личности; нравственное преобразование индивидов есть альфа и омега социальной реформы.

Как! Это вы, еще раз повторяю, человек науки, вы, врач, вы, как вы сами говорили на днях, старый студент-медик, это вы отделяете индивидуальный организм от общественной среды?

…Ваша доктрина абсолютного индивидуализма, ваша доктрина, утверждающая, что социальная реформа содержится вся целиком в нравственном преобразовании отдельных личностей, представляет собой, позвольте мне сказать это, отрицание всех широких прогрессивных движении, определивших историю, отрицание самой французской революции! (Аплодисменты.)

Главное в ответной речи Жореса — защита рабочего класса. Клемансо оправдывал репрессии против него, ссылаясь на отдельные акты насилия со стороны рабочих. Жорес говорит, что эти насилия вполне объяснимы и она незначительны перед гигантской преступной деятельностью капитализма, против которого рабочие справедливо ведут борьбу.

— В этой борьбе, — говорит Жорес, — рабочие, доведенные до отчаяния, до крайности, действуют грубо. О! Предприниматели, чтобы произвести акты насилия, не нуждаются в беспорядочных движениях и шумных словах! Несколько человек собираются за семью замками в безопасной и интимной обстановке какого-нибудь правления, и эти несколько человек решают без запальчивости, без судорожных жестов, не возвышая голоса, как дипломаты, разговаривающие за зеленым столом, что рабочим будет отказано в приличной заработной плате. Они решают, что рабочие, которые продолжают борьбу, будут исключены, выгнаны, получат незаметные, но хорошо известные другим предпринимателям отметки, предающие их мести всех капиталистов. Тут нет никакого шума. Это смертоносная работа машины, которая захватила трепещущего и кричащего человека в свои зубчатые колеса, в свои резаки, в свои ремни, машина даже не скрипит и бесшумно раздавливает его.

В своей ответной речи Жорес защищает не себя лично. Нет, отстаивая рабочий класс, идеи социализма, он проходит мимо колкостей Клемансо, Но это отнюдь не значит, что он не способен парировать выпады своего оппонента. Нет, он просто презрительно отбрасывает их. Правда, порой Клемансо сам напрашивается на убийственные реплики Жореса, перебивая его. Когда Жорес говорит, что, нападая на социализм, он помогает самым крайним реакционерам, Клемансо кричит:

— Вы не олицетворяете социализма в своей особе, вы не бог!

— Вы же, господин министр внутренних дел, — быстро отвечает Жорес, вызывая взрыв смеха и аплодисментов, — даже не дьявол!

Жорес снова возвращается к правительственной декларации, раскрывая ее жалкое содержание.

— Когда я читаю декларацию, я не замечаю в ней того устремления ввысь, которое постарался придать ей г-н Клемансо. Он высмеял мои роскошные волшебные замки и вызвался сам камень за камнем построить собор. Он заявил, что шпиль этого республиканского собора устремится в будущее, когда от моих волшебных замков ничего не останется.

Но да будет мне разрешено заметить со всем уважением к предмету и лицам, что в ту минуту, как я говорю, у министерского собора, как мне кажется, немного не хватает шпиля!