Жан-Кристоф (том 4)

- А что я сделал?

- Взгляните на свои руки... Полно!.. Все ясно, вас не пощадят. Все вас узнали. Нельзя терять ни минуты.

- Где Оливье?

- У себя.

- Я пойду к нему.

- Это невозможно. Полиция ждет вас у дверей. Он послал меня предупредить вас. Бегите.

- Куда же, по-вашему, мне бежать?

- В Швейцарию. Кане увезет вас в своем автомобиле.

- А Оливье?

- У нас нет времени на разговоры...

- Я не уеду, не повидав его.

- Вы увидите его там. Вы встретитесь с ним завтра. Он выезжает с первым поездом. Скорей! Я вам все объясню.

Он потащил Кристофа. Кристоф, ошеломленный шумом и вихрем безумия, только что бушевавшим в нем, неспособный понять, что он сделал и чего от него хотят, позволил увезти себя. Манусса взял его под руку, другой рукой взял под локоть Кане, отнюдь не восхищенного той ролью, которую ему навязали, и усадил их в автомобиль. Добряк Кане был бы в отчаянье, если бы арестовали Кристофа, но предпочел бы, чтобы спасал его не он, а кто-нибудь другой. Манусса видел Кане насквозь. А так как его трусость внушала ему опасения, то он в последнюю минуту, когда автомобиль уже захрапел, собираясь тронуться в путь, вдруг передумал и уселся с ним рядом.

Оливье так и не пришел в сознание. В комнате оставались лишь Орели и маленький горбун. Печальная комната, без воздуха и без света! Надвигалась ночь... Оливье на мгновение вынырнул из бездны. Он почувствовал на своей руке губы и слезы Эмманюэля. Он слабо улыбнулся и с усилием положил руку на голову мальчика. Как тяжела была его рука! Потом он снова канул куда-то...

На подушку, возле головы умирающего, Орели положила первомайский букетик - несколько ландышей. Из неплотно закрытого крана на дворе капала в ведро вода. На мгновенье в недрах мысли затрепетали какие-то образы, как огоньки, которые вот-вот погаснут... Домик в провинции, увитый глициниями, сад, где играет ребенок; он лежит на лужайке, и в каменный водоем стекает струя фонтана. Где-то смеется девочка...

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Они выехали из Парижа. Пересекли огромные, окутанные туманом равнины. В такой же вечер, десять лет назад, Кристоф прибыл в Париж. Он тогда тоже был беглецом, как и теперь. Но тогда жив был еще его друг, друг, который его любил, и Кристоф, сам того не зная, спешил тогда ему навстречу...

В первые часы Кристоф был еще полон боевого пыла; он говорил много и громко, в коротких фразах передавал то, что видел и делал, гордился своей удалью. Манусса и Кане тоже говорили, чтобы отвлечь его. Постепенно горячка спала, и Кристоф замолк; продолжали говорить спутники. Он немного ошалел от событий дня, но нисколько не был удручен. Ему вспоминалось то время, когда он бежал из Германии. Бежать, всегда бежать! Он усмехнулся. Таков, видно, его удел! Ему не грустно было покидать Париж: земля широка; люди везде одинаковы. Где жить - для него было неважно, только бы быть со своим другом. Он рассчитывал встретиться с ним на следующее утро...

Они приехали в Ларош. Манусса и Кане не отходили от него, пока не посадили в вагон и не увидели его в окне отходящего поезда. Кристоф попросил их еще раз повторить название места, где он должен остановиться, гостиницы и почтового отделения, где он может получить от них весточку. Как Манусса и Кане себя не перебарывали, вид у них, когда они прощались с ним, был мрачный. Кристоф весело пожал им руки.

- Полно, - крикнул он им, - не делайте таких похоронных лиц! Мы увидимся, черт подери! Все пустяки! Завтра мы вам напишем.

Поезд тронулся. Они смотрели ему вслед.

- Бедняга! - вздохнул Манусса.

Они снова сели в автомобиль. Оба молчали. Некоторое время спустя Кане сказал Мануссе:

- По-моему, мы совершили преступление.

Манусса сначала ничего не ответил, а потом сказал:

- Ну что там! Мертвые - мертвы. Надо спасать живых.

С наступлением ночи возбуждение Кристофа улеглось. Забившись в угол купе, отрезвленный и охладевший, он погрузился в раздумье. Посмотрев на свои руки, он увидел на них кровь - чужую кровь. И содрогнулся от отвращения. Перед ним снова возникла картина убийства. Он вспомнил, что убил, и сам уже не знал, за что. Он стал пересказывать себе сцену схватки; на этот раз он видел ее совсем другими глазами и уже не понимал, чего ради впутался в историю. Он снова припоминал события этого дня с того момента, как вышел из дому вместе с Оливье; он мысленно снова проделал с ним весь путь по Парижу до того мгновения, когда его словно подхватило вихрем. С этой минуты он перестал себя понимать; цепь его мыслей обрывалась; как мог он кричать, бить, требовать заодно с этими людьми, чьих убеждений вовсе не разделял? Это был не он!.. Какое-то затмение сознания и воли!.. Он был ошеломлен и пристыжен. Значит, он не властен над собой? Кто же тогда властен?.. Экспресс уносил его во тьму, и душевная тьма, которая его охватила, была так же беспросветна, а неведомая, увлекающая его сила не менее головокружительна... Он попытался стряхнуть с себя тревогу, но для того лишь, чтобы предаться новым заботам. По мере приближения к цели он все больше думал об Оливье и начинал испытывать беспричинное беспокойство.