Жан-Кристоф (том 3)

- Бросьте, - сказал Кристоф, - неужели вы думаете, что я пришел сюда с камнем за пазухой? Терпеть не могу, когда люди пускаются в психологические исследования, объектом которых являются их друзья. Единственное, чего я хочу для нас обоих, - это иметь право быть свободными и искренними, отдаваться своим чувствам без ложного стыда, не боясь, что узы дружбы превратятся для тебя в вечные цепи, не боясь впасть в противоречие с самим собой, - я хочу иметь право любить сейчас и уже через мгновение - не любить. Разве так не мужественнее, не честнее?

Оливье задумчиво посмотрел на него и ответил:

- Без сомнения. В этом есть мужество, и оно вам по плечу. Но я - я ведь не такой.

- А я уверен, что и вы сильный, - отозвался Кристоф, - только по-другому. Впрочем, я затем и пришел, чтобы помочь вам быть сильным, если вы пожелаете. Я хочу, чтобы вы меня правильно поняли, и потому добавлю - и вы мне поверьте: я уже люблю вас, ничего не предрешая.

Оливье залился румянцем. Скованный смущеньем, он не нашелся, что ответить.

Кристоф рассматривал комнату.

- Плохо вы устроились. У вас что - только одна комната?

- Нет, есть еще чулан.

- Уф! Просто дышать нечем. И как вы ухитряетесь жить здесь!

- Привык.

- Я бы никогда не мог привыкнуть.

Кристоф расстегнул жилет. Ему действительно было трудно дышать.

Оливье подошел к окну и распахнул обе створки.

- Вам в любом городе должно быть трудно, господин Крафт. А по моим силенкам воздуха хватает. Дышу понемногу и везде как-то приноравливаюсь. Хотя, правда, бывает, что иной раз в летние ночи даже мне становится тяжко. Я просто боюсь их, и тогда я до утра сижу в постели, и мне кажется, я вот-вот задохнусь.

Кристоф взглянул на груду подушек, на усталое лицо Оливье и представил себе, как тот задыхается в ночном мраке.

- Переезжайте отсюда, - сказал он. - Зачем вы сидите здесь?

Оливье пожал плечами и равнодушно ответил:

- О, не все ли равно - здесь или в другом месте?..

В квартире наверху затопали тяжелые башмаки. Внизу переругивались два раздраженных голоса. Стены ежеминутно вздрагивали от грохота омнибуса, проходившего по улице.

- Один дом чего стоит! - продолжал Кристоф. - Он насквозь пропитан грязью, удушающей вонью, чудовищной нищетой; как вам не противно каждый вечер возвращаться сюда? Разве вас не берет тоска? Я бы ни за что не согласился тут жить. Уж лучше ночевать под мостом.

- Я тоже мучился первое время. И отвратительно мне все это не меньше, чем вам. Когда я был ребенком и меня водили гулять, от одного вида этих грязных трущоб, набитых людьми, у меня сердце сжималось. Мной овладевал какой-то невыразимый ужас, в котором я никому не смел признаться. Я думал: "Если сейчас вдруг произойдет землетрясение, я погибну и навеки останусь лежать здесь мертвый", - это казалось мне самым страшным несчастьем. Я и не подозревал, что настанет день, когда мне самому, по доброй воле, придется жить в одной из таких трущоб и, вероятно, в ней умереть. Жизнь принудила меня стать менее прихотливым. А отвращение я испытываю до сих пор; но теперь я стараюсь забыть о нем; когда я поднимаюсь по лестнице, я затыкаю уши и нос - выключаю все органы чувств, я точно замуровываюсь в самом себе. А потом, смотрите - там, над крышей, видна верхушка акации. Я сажусь в угол - так, чтобы ничего, кроме нее, не видеть; в сумерках, когда ветер качает деревья, мне чудится, что я далеко от Парижа; никогда шум больших лесов не казался мне таким сладостным, как порою шелковистый шорох этих узорчатых листьев.

- Да, я так и думал, - сказал Кристоф. - Вы вечно грезите; но досадно, что в этой борьбе с уколами жизни тратится на иллюзии та сила, которая нужна художнику - творцу жизни.

- Разве не такова участь большинства из нас? Да и вы сами, разве вы не растрачиваете себя на гнев, на борьбу?

- Я - другое дело. Так уж мне на роду написано. Посмотрите на мои руки, на мои плечи. Сражаться мне только полезно. Но вы - у вас не больно много сил; это сразу видно.

Оливье грустно посмотрел на свои руки с тонкими кистями и сказал:

- Да, я слабый, я всегда был таким. Но что же делать? Жить нужно.

- А чем вы живете?

- Даю уроки.

- Уроки чего?

- Всего. Репетирую по-латыни, по-гречески, по истории. Готовлю на бакалавра. Потом преподаю основы морали в одной из городских школ.

- Основы чего?

- Морали.

- Это еще что за чертовщина? В ваших школах преподают мораль?

Оливье улыбнулся.

- Ну конечно.

- И у вас хватает материала больше чем на десять минут?

- У меня двенадцать часов в неделю.

- Вы, должно быть, учите творить зло?

- Почему же?

- Чтобы узнать, что такое добро, вовсе не нужно столько слов.

- Или чтобы не знать.

- Пожалуй, верно. И, по-моему, это не худший способ делать добро. Добро - не наука, оно - действие. Только неврастеники занимаются болтовней о морали; первейшая заповедь всякой морали - не быть неврастеником. К черту педантов! Это все равно как если бы калеки вздумали учить меня ходить.

- Они проповедуют не для таких, как вы. Вы-то знаете; но ведь сколько людей не знают!