Жан-Кристоф (том 2)

Год назад Шульцу пришлось распроститься с университетом и выйти в отставку: здоровье его ухудшилось, стало трудно преподавать. Он был болен и лежал в постели, когда книготорговец Вольф, по заведенному обыкновению, прислал ему пачку последних музыкальных новинок и среди них Lieder Кристофа. Шульц жил в полном одиночестве. Возле него не было ни одной близкой души; немногие его родственники давно уже умерли. Он находился на попечении старой служанки, которая злоупотребляла его немощью и вела дом по своему усмотрению. Время от времени его навещали два-три приятеля столь же преклонных лет; они тоже не отличались крепким здоровьем; в плохую погоду они сидели в четырех стенах и редко навещали друг друга. Была зима, на улицах таял только что выпавший снег; Шульц никого не видел весь день. Комната тонула во мраке, желтый туман прильнул к окнам, и взгляд упирался в его непроницаемую стену; от печки шел тяжелый, томительный жар. На соседней церкви старые куранты XVII века каждые четверть часа выпевали ужасающе фальшивым и разбитым голосом фразу монотонного хорала - их бодрящий напев казался неестественным тому, кто сам был не очень весел. Старик, обложенный подушками, кашлял. Он старался углубиться в чтение своего любимого Монтеня, но сегодня чтение не радовало его, как обычно; он выпустил из рук книгу, ему трудно дышалось, он ушел в мечты. Пачка нот лежала тут же на постели, но у него не было мужества распечатать ее, сердце томила печаль. Наконец старик Шульц вздохнул, аккуратно развязал шнурок, надел очки и принялся разбирать ноты. Мыслями он был не здесь, а в прошлом, которое хотелось и не удавалось забыть.

Взгляд его упал на гимн в старинном стиле, написанный на слова простодушного и благочестивого поэта XVII века, которым Кристоф придал новое звучание. То была "Песнь странника-христианина" Пауля Гергардта:

Hoff, о du arme Seele,

Hoff und sei unverzagh!

Erwarte nur der Zeit

So wirst du schon erblicken

Die Sonn der schonsten Freud...

Надейся, бедная душа,

Надейся, будь бесстрашна!

Жди, твой придет черед,

И солнце Радости

Перед тобой блеснет...

Старому Шульцу были хорошо знакомы эти простые слова, но никогда они не трогали его так, как сейчас. Исчезла куда-то бездумная набожность, которая смиряет и убаюкивает душу своим однообразием. Теперь в них трепетала душа, его душа, но только более юная и могучая; она страдала, ей хотелось надеяться, хотелось видеть Радость, и она видела ее. Его руки дрожали, по щекам текли крупные слезы. Он продолжал читать:

Auf! Auf! gib deinem Schmerze

Und Sorgen gute Nacht!

Lass fahren, was das Herze

Betrubt und traurig macht!

Вставай, простись с заботой,

Гони печали прочь!

Пусть все уйдет, что в сердце

Твое вселила ночь!

Кристоф сообщил этим мыслям отвагу и задор молодости; молодой героический смех громко звучал в проникнутых наивным доверием словах:

Bist du doch nicht Regente

Der alles-fuhren soil,

Gott sitzt im Regimente

Und fuhret alles wohl.

Ведь ты не вседержитель,

Мир не тебе вести,

Господь жизнь направляет

По верному пути.

И, наконец, шла строфа, дышавшая пламенным вызовом, - Кристоф с дерзостью юного варвара беспечно вырвал ее из середины стихотворения и превратил в финал своей Lied:

Und ob gleich alle Teufel

Hier wollten widerstehn,

So wird doch ohne Zweifel

Gott nicht zurucke gehn.

Was er ihm vorgenommcn,

Und was er haben will,

Das mufS doch endlich kommen

Zu seinem Zweck und Ziel!

Пусть корчатся все черти

И разъярится ад,

Того, что раз замыслил,

Бог не возьмет назад.

От цели не отступит

Господь наш ни на пядь,

Он выполнит решенье

И не вернется вспять!

Здесь музыка разражалась неистовым взрывом веселья, в ней слышалось упоение боем, триумф римского императора.

Старик дрожал всем телом. Трудно дыша, он следил за буйным течением музыки, как ребенок, которого схватил за руку и увлекает вперед бегущий товарищ. Сердце его стучало, слезы струились по щекам. Он лепетал:

- Ах, боже мой!.. Ах, боже мой!..

Он всхлипывал, смеялся. Он был счастлив. У него перехватило дыхание. Начался ужасный припадок кашля. Прибежала Саломея, старая служанка, - ей показалось, что старику пришел конец. А он все плакал, кашлял и твердил:

- Ах, боже мой!.. Боже мой!..

В краткие минуты передышки между двумя приступами кашля он смеялся тихим, тонким смешком.

Саломея думала, что он помешался. С трудом поняв наконец, что привело его в такое волнение, она напустилась на него:

- Можно ли так с ума сходить из-за всякой чепухи? Дайте-ка мне эту тетрадь! Я ее заберу. И больше вы ее не увидите.