Жан-Кристоф (том 2)

В числе многих глупостей, от которых следовало бы воздержаться Лили Рейнгарт и которые она как раз потому и делала, было вечное и неуместное сопоставление Германии с Францией. Эта немка (а она была насквозь немка), воспитанная в Эльзасе и сохранившая дружеские связи с эльзасскими французами, испытывала неодолимую тягу к латинской цивилизации, как, впрочем, многие немцы в отторгнутых от Франции провинциях, - даже такие, которые по своим врожденным свойствам, казалось бы, не способны ее понимать. Эта тяга к Франции в Анжелике, возможно, усилилась еще из чувства противоречия с той поры, как она вышла замуж за северного немца и очутилась в чисто германской среде.

В первый же вечер знакомства с Кристофом она заговорила с ним на свою излюбленную тему. Г-жа Рейнгарт восторгалась приятной непринужденностью, с какой ведут беседу во Франции. Кристоф ей поддакивал. Франция для него была Коринна: красивые сияющие глаза, молодой смеющийся рот, свободное, естественное обхождение, звонкий голос, - об этой Франции ему хотелось узнать как можно больше.

Лили Рейнгарт, обнаружив в Кристофе единомышленника, захлопала в ладоши.

- Жаль, - сказала она, - что здесь уже нет моей милой подруги-француженки; но она не могла у нас прижиться - уехала.

Образ Коринны тотчас померк. Другой образ, другие глаза возникли перед Кристофом; так после погасшего фейерверка в темном небе внезапно проступает глубокое и нежное сияние звезд.

- Кто? - спросил Кристоф, вскочив. - Молоденькая учительница?

- Как! - удивилась г-жа Рейнгарт. - Вы ее знали?

Оба описали внешность француженки; портреты совпали.

- Вы, значит, были с ней знакомы! - повторил Кристоф. - Прошу вас: расскажите мне все, что вам о ней известно!

Госпожа Рейнгарт начала с того, что они были очень дружны и все поверяли друг другу. Но, когда речь зашла о подробностях, это "все" свелось к немногому. Встретились они у общих знакомых. Первый шаг к сближению сделала г-жа Рейнгарт: с обычной своей сердечностью она позвала молодую девушку к себе. Та раза два-три была у нее, и они подолгу беседовали. Любопытная и живая Лили не без труда выпытала у молодой француженки кое-какие подробности о ее жизни: девушка была очень замкнутая, приходилось чуть не силой вырывать у нее каждое слово. Г-жа Рейнгарт только и узнала, что ее зовут Антуанетта Жанен, что у нее нет никаких средств, что из родных у нее остался только младший брат, который живет в Париже, и что она посвятила всю себя задаче поставить его на ноги. Девушка могла часами говорить о брате - тут ее сдержанность как рукой снимало; Лили Рейнгарт завоевала ее доверие тем, что от души пожалела мальчика, который остался в Париже один и жил в пансионе при лицее, без родных, без друзей. Чтобы покрыть расходы на его образование, Антуанетта согласилась принять место за границей. Но бедным детям тяжело было жить врозь: они писали друг другу каждый день; если письмо хоть немного запаздывало, они тосковали и тревожились. Девушка постоянно думала о брате; мальчик не имел мужества таиться от сестры - его жалобы разрывали сердце Антуанетты. Ее терзала мысль, что он страдает, что он болен и скрывает это. Чуткая г-жа Рейнгарт дружески журила ее за беспричинные страхи, и ей удавалось хоть ненадолго успокоить девушку. О родне Антуанетты, о среде, в которой она выросла, о ее внутренней жизни Анжелика так ничего и не узнала. При первой попытке девушка замкнулась в броне застенчивого молчания. Антуанетта была образованна и, по-видимому, рано умудрена жизненным опытом: при всей своей наивности она утратила немало иллюзий; религиозность уживалась в ней с трезвостью. Несладко жилось ей в этом городе, в этой семье, среди бестактных, недобрых людей. О причине ее отъезда г-жа Рейнгарт не имела точных сведений. Говорили о ее предосудительном поведении. Анжелика не верила сплетням; она головой ручалась, что это гнусная клевета, плод тупости и злопыхательства обывателей. Но какой-то повод был - не все ли равно какой?

- Да, - сказал Кристоф, опустив голову.

- Так или иначе, она уехала.

- И что же она вам сказала на прощание?

- Ах, - ответила Лили Рейнгарт, - такая незадача! Я, как назло, уехала на два дня в Кельн, а когда вернулась... Zu spat! (Слишком поздно!) вдруг перебила она себя, обернувшись к горничной, опоздавшей подать лимон к чаю.

И глубокомысленно прибавила с той непроизвольной торжественностью, которую настоящие немцы придают самым обыкновенным словам и действиям даже в повседневном быту:

- Слишком поздно. Как часто это бывает в жизни!..

(Так и осталось невыясненным, относились ее слова к лимону или к прерванному рассказу.)

Она продолжала:

- Вернувшись, я нашла от нее записочку. Антуанетта благодарила меня за все, что я для нее сделала, и извещала о своем отъезде в Париж. Но адреса не оставила.

- И больше не писала вам?

- Ни слова.

И вновь исчезли в ночи грустное личико и глаза, которые только что на мгновенье возникли перед ним такими, какими он видел их в последний раз через окно вагона.