Жан-Кристоф (том 1)

Однажды уже выздоравливавший Эрнст, уютно сидя у камелька, признался между двух приступов кашля, что у него есть кое-какие долги. Заплатили и долги. Никто не сказал ни слова упрека. Это было бы неблагородно по отношению к больному, по отношению к блудному сыну и брату, который в раскаянии вернулся под отчий кров, особенно сейчас, когда Эрнст, казалось, переродился после пережитых испытаний. Со слезами в голосе он говорил о своих былых заблуждениях. И Луиза, обнимая любимого сына, умоляла его забыть тяжелое прошлое. Эрнст вообще был от природы ласков и умел порадовать мать нежными излияниями. Кристоф раньше, случалось, даже немножко ревновал. А теперь он считал вполне естественным, что младший сын, да к тому же еще болезненный, был и самым любимым. Хотя разница в возрасте у братьев была ничтожная, Кристоф относился к нему скорее как к сыну, чем как к брату. Эрнст выказывал Кристофу неизменное уважение, он несколько раз заводил туманные разговоры о заботах, которые доставляет домашним, о непомерно больших тратах, но всякий раз Кристоф обрывал его, и Эрнст почтительно умолкал, глядя на родных преданным и робким взглядом. Он жадно выслушивал советы Кристофа; казалось, он твердо решил переменить образ жизни и, как только поправится, начать серьезно работать.

И хотя Эрнст поправлялся, выздоровление шло медленно. Врач заявил, что здоровье его молодого пациента подорвано и требует особых забот. Посему Эрнст продолжал жить в материнском доме, делил с Кристофом постель, с аппетитом уписывал хлеб, заработанный трудами старшего брата, и лакомые кушанья, которые Луиза изобретала для любимого сына. Об отъезде он даже не заикался. Молчали на эту тему и Луиза с Кристофом. Они были счастливы вновь обрести любимого сына и брата.

Проводя почти все вечера вместе с Эрнстом, Кристоф мало-помалу привык разговаривать с ним более откровенно. Ему так нужно было довериться кому-то! Неглупый Эрнст с полуслова понимал или делал вид, что понимает брата. Беседы с ним даже доставляли удовольствие. Однако Кристоф не смел говорить с ним о том, что особенно волновало его душу, – о своей любви. Его удерживала какая-то стыдливость. А Эрнст, который отлично знал все, делал вид, что ничего не знает.

Однажды окончательно выздоровевший Эрнст воспользовался солнечным днем и вышел побродить по берегу Рейна. Проходя мимо какой-то шумной загородной харчевни, куда горожане обычно приходили по воскресеньям выпить и потанцевать, он увидел Кристофа, который пировал вместе с Адой и Миррой. Кристоф заметил Эрнста и покраснел. Эрнст притворился, что ничего не видел, и прошел, не окликнув брата.

Кристофа смутила эта встреча. Он еще острее почувствовал, в каком обществе вращается. Особенна было ему мучительно, что его видел Эрнст, и даже не потому, что отныне он лишался права судить о поведении Эрнста, а потому, что имел слишком высокое, слишком наивное, немного старомодное представление об обязанностях старшего брата, что большинству людей показалось бы просто смешным и нелепым; сам же Кристоф не скрывал от себя, что, пренебрегая своими обязанностями, он теряет в собственном мнении.

Вечером, когда они остались одни в спальне, Кристоф ждал, что Эрнст намекнет на их встречу. Но Эрнст молчал, ожидая первых слов брата. Они начали раздеваться, и тут только Кристоф решился рассказать о своей любви. Он так волновался, что даже не смел взглянуть на Эрнста, и от застенчивости заговорил в преувеличенно грубом тоне. Эрнст ничем не помог брату; он сидел молча, тоже не глядел на Кристофа, но тем не менее прекрасно все видел: от его проницательности не укрылось ни смущение Кристофа, ни то, как он говорил, а главное, то, что было в его словах смешного. Кристоф едва ли даже назвал имя Ады, нарисованный им портрет мог подойти к каждой любимой девушке. Но зато он говорил о своей любви и, отдаваясь потоку нежности, переполнявшей его сердце, воскликнул, что любить – величайшее благо, что он был так несчастлив, пока не увидел этот луч, озаривший его мрачную ночь, и что жизнь – ничто без любви, истинной и глубокой. Эрнст слушал с серьезным видом, тактично вставил несколько слов, ни о чем не спросил; лишь порывистое рукопожатие должно было показать, что он разделяет чувства Кристофа. Братья поговорили еще, высказали друг другу свои мысли о любви и жизни. Кристоф был счастлив. Наконец-то его поняли! Перед сном братья обнялись.

Мало-помалу, уверившись в скромности Эрнста, Кристоф привык – правда, очень робко и очень сдержанно – поверять ему свои чувства. Он даже признался, что поведение Ады внушает ему беспокойство, но никогда не обвинял ее, – он обвинял только себя и со слезами на глазах повторял, что не переживет разлуки с нею.

Говорил он и Аде об Эрнсте, хвалил его ум и внешность.