Жалитвослов

Через какое-то время дошли до меня известия о бургундской славе. Пристыженно слушал я повесть о доблести воинов и смелости герцога, государя моего, и скорбел в своем сердце, что не привелось мне быть там, где требовал быть мне мой долг. В ту пору я прекратил свои поиски, ибо ни к чему они не привели, к тому же про меня уже начали ходить по городу слухи, и многие уже показывали на меня пальцем. Знаю, что надо мной смеялись за моей спиной. Не лучше ли, сказал я себе, терпеливо ждать в месте, на которое было указано книгою? Ибо, по здравому разумению, не наваждения случилось мне стать свидетелем, но чуда, а, следовательно, вещи необъяснимой и божественной.

В те дни я снова встретил Любовь, когда бродил в унынии в районе портовых кабачков, и с первого взгляда не узнал ее. Одета и накрашена она была как непотребная девка, и были с нею двое английских матросов. Заметив меня, она выступила вперед с некоторым вызовом и взглянула мне в глаза.

«Что, Любовь?» — спросил я ее.

Громкий, визгливый смех раздался мне в ответ. И в смятении бежал я с того места, отправившись прямиком к себе в дом, где и заперся. Долгое-долгое время не покидал я своего убежища. Знаю, многие разыскивали меня в то время, стремясь возвратить меня ко двору, однако же я положил себе не возвращаться, ибо постыл мне стал двор и постыла мне стала жизнь.

Однажды в дверь мою раздался стук. Нимало не сомневаясь, что это очередной гонец из Дижона, призывающий меня пред лицо моего государя, я открыл. Но на пороге стоял какой-то англичанин. Удивило меня то, что на лице его отображалась скорбь, так что мне показалось, будто я гляжу в зеркало. Тихим голосом он попросил меня последовать за ним. Ни слова не говоря, я оделся и последовал за этим нежданным посланником. Странные предчувствия обуревали меня. Мы шли какими-то улицами, и я с удивлением оглядывался, ибо не узнавал их. Все было словно в тумане. Меня охватило чувство точно такое же, какое вселилось тогда, при взгляде на ту башню, где нашел я книгу. Мой же провожатый молчал.

Так мы добрались до какого-то дома, похожего на храм, и вошли внутрь. Там на столе, в обрамлении свечей, наряженное в подвенечное платье, покоилось тело некоей дамы, и я, приблизившись, увидел и осознал, что это — Любовь. Никого не было вокруг, даже мой провожатый исчез. Молча, пораженный, стоял я над ней, вглядываясь в ее лицо, прекрасное и светлое.

Так я понял, что моя возлюбленная умерла.

Умерла.

Я — Клеофас ван Дорп из Дендермонде, кимвал звучащий, ибо любви не имею, медь звенящая, ибо любовь утерял там, где, согласно слову писаному, должен был ее обрести. Долготерпит, милосердствует. А мне не дано. Не завидует, не гордится. Но не дождался. Не раздражается, не мыслит зла. Лишен покоя. Все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Да, моя любовь.

Разлука смертная — горчайшая из разлук.

Открылось мне: жизнь без любви есть сон.
С тех пор в ночи тоскую недреманно,
Тебя одной алкая, словно манны,
Сдержать порой не в силах тяжкий стон.

Я стал разлукой горькой закален,
И все же петь готов тебе осанну
Во всякий миг, и славить не устану
Тебя, мой свет, любовью упоен.

Ты сон мой в сан незримо обратила,
В сень, что скрывает сладостный секрет,
В синь, что объемлет вечное светило.

Бессонницы такой милее нет, —
Когда мне сон нейдет вдали от милой,
Я к ней пишу бессонный мой сонет.

Сколько таких я написал, когда она была еще рядом. Но и теперь ночи мои бессонны. Всечасно оплакивая свою возлюбленную, я говорю вам словами апостола — любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится. Хотя и будут суесловить о смерти Любви, ей-же-ей, она воскреснет. Она воротится ко мне, вернется сюда, к твоим соборам, Гент, где я буду ждать ее, о Гент, мой…

Шишов и Справедливость

…гнет, навалившийся подобно камню.

Суд закончился. Истец, Федор Иванович Шишов, преподаватель истории на пенсии, пожилой, седой, благообразный, сидел, закрыв глаза, в быстро пустеющем зале суда и держался за сердце. Казалось, нестерпимая тяжесть навалилась на него. Только что мимо проследовал ответчик, Глотов, и с высоты своего роста нехотя, нагловато улыбнулся ему. Суд решил в пользу Глотова, даже не приняв во внимание доказательства истца, на стороне которого, казалось, стояло все, включая показания соседей. От такой несправедливости немой вопль поднялся в Федоре Ивановиче. Это она, несправедливость, придавила его, сдавила и так больное сердце.