Жалитвослов

Вставать не хотелось, — в квартире было холодно. Но и внутри у Кметова было холодно. Вот уже неделю чувствовал он этот холод внутри, с того дня, когда пришел к партийной часовне и увидел, что вход в нее наглухо заколочен досками. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться. В крепости, куда он прибежал вслед за тем, и слыхом не слыхивали о государственном преступнике Алексее Камарзине, а газеты ни словом не обмолвились о покушении, лишь мелким шрифтом пропечатано было, что на трудовом посту после долгой и продолжительной болезни скончался министр овощной промышленности Юлий Павлович фон Гакке. Однако могилы его Кметов так и не смог отыскать.

Обещание же оставалось. Каждый раз проходя мимо опечатанной двери камарзинской квартиры, Кметов повторял это обещание про себя. Сейчас он уже был не рад тому, что уговорил Камарзина читать вместо себя. Три ночи читать — не велика задача. Отчитал — и шутка ли, отсыплют тебе три премии. Испугался? Но не пугается ли он сейчас, зная, что идет на что-то заведомо более страшное? Нет, знал вор и еретик Алешка Камарзин, на что толкал его…

С тяжелым сердцем спускался Кметов по лестнице к ожидающей его машине. Портфель в руке был тяжел: множество неправильных жалитв, подлежащих оглашению сегодня, выгреб он из дальнего ящика своего стола и собрал в увесистый том. Он направился было к машине, как вдруг что-то толкнуло его заглянуть в почтовый ящик.

В ящике лежала одинокая открытка. Кметов вынул ее и в следующую секунду узнал четкий, круглый почерк матери. Затряслась державшая открытку рука.

«Милый сынок наш Сереженька! — писала мать. — С волнением и радостью получили мы от тебя весточку. Уже и не чаяли мы, что когда-нибудь ты откликнешься, найдешь способ дать о себе знать. Милый наш, прости нас с отцом за то, что оставили тебя одного. Судьба так распорядилась, и Бог свидетель, как много слез пролили мы, как сильно страдали при мысли об этом. Но теперь связь наладилась, и мы надеемся, что скоро увидим тебя. Жаль только, что тетушка твоя Калерия Владимировна тебя не увидит; скончалась, бедная, три года назад. Умоляем, Сереженька, не задерживайся. Мы тебя очень любим.»

Белый город у моря был изображен на открытке. Слезы навернулись на глаза Кметову. Он глубоко запрятал открытку на груди и пошел к машине.

У Дома слушаний была толпа. Так стало с недавних времен, как установили здесь жалитвенные мельницы. И каждый день великое множество паломников со всех сторон приходило сюда, чтобы покрутить мельницы и вознести свои жалитвы. Воздух колебался от стона, детского плача, вселюдского ропота. Скрипели, вращались мельницы. Это было похоже на стан какого-то неведомого племени. Людей было так много, что стоянку машин пришлось перенести подальше и сделать для служащих отдельный вход.

На счастье Кметова, он прибыл сюда раньше Колобцовой. Быстро оглянувшись и убедившись, что ее поблизости нет, он приблизился к мельницам. И опять ему повезло: очередная волна паломников только что схлынула. Приблизившись к крайней мельнице, он крутанул огромный барабан. Со стороны это выглядело так, что очередной жалитвенник обращается со своим посланием к властям. Один Кметов знал, чего он ищет. На медном боку мельницы обнаружилась тонкая, почти незаметная глазу щелка. Кметов колупнул ее, поддел, и открылась потайная дверка: через такую обычно засовывали внутрь мельницы футляр с текстом жалитвы. Каково же было его изумление, когда он обнаружил, что внутри мельницы ничего нет. Для верности он пошарил рукой — ничего. Он чертыхнулся, еще раз огляделся, достал из портфеля жалитвослов и быстро вложил его внутрь мельницы. Легкий щелчок, — и дверца снова слилась с поверхностью. Отойдя в сторону, Кметов видел, как снова с натугой закрутился огромный барабан, который толкали десятки рук. Неправильные, опальные, потянулись его жалитвы к куполу Дома слушаний.

Сделанное им только что открытие поразило его в самое сердце. Мельницы, оказывается, были полыми. Он не тешил себя иллюзией, что лишь одна из них пуста. Партия, когда у нее это получалось, была в своих действиях довольно последовательной. Зачем же тогда было устанавливать эти истуканы на центральной площади? К чему это лицемерие? Он терялся в горьких догадках. Только у сердца, там, где лежала открытка, была тепло.

— Доброе утро, Сергей Михайлович, — сказал рядом голос Колобцовой. — Готовитесь к выступлению?

— Д-да, — ответил он, думая о другом.

— Ну, пойдемте…

Он повлекся за ней, не смотря по сторонам. Как и в прошлый раз, громадный зал был полон народу. Манусевич уже занял для них место в первых рядах.

— Что-то вы сегодня кислый какой-то, — заметил он Кметову вместо приветствия. — Случилось что?

— Родители вспомнились, — ответил Кметов.

— Эх, эх, — вздохнул Манусевич сочувственно. — Читать-то готовы?