Только в своем кабинете смог Кметов прийти в себя. Им овладело благодушно-ворчливое настроение, находящее обычно на него после какого-нибудь удачного дела. Хотелось хмыкать и беззлобно брюзжать.
— Для моих лет! — ворчал он, расхаживая по кабинету и посмеиваясь. — А чего вы хотели?.. Я головой думаю или нет?… У нас на военных заводах так.
Он вдруг представил, как было бы славно рассказать о своих достижениях родителям, как гордились бы они им, как мама целовала бы его, а отец похлопывал по плечу, — и вдруг острая нестерпимая тоска по ним нахлынула на него. Как он жил без них все это время?.. Как плохо ему без них!.. К тоске подмешивалось сомнение. «Да поставили ли они свечку в их память? Да выделили ли средства? Сегодня же после работы лично проверю», — решил Кметов.
Партийная часовня, небольшое белое здание с забранным решеткой входом и единственным круглым окном над ним, притулилась под боком у Дома слушаний. Как всегда, здесь было полно нищих, и Кметова немедленно облепили со всех сторон. Под ногами вились грязные дети, крича взрослыми голосами: «Дяденька, подайте на сок сиротинушке!». Дорогу преградил огромного роста мужичище с бородой лопатою, взревел страшным голосом:
— Ветерану интернационального долга подай на пропитание, человек честной!
Кметов, извинительно улыбаясь, протиснулся ко входу и постучал. За решеткой появился сторож, тихий испуганный человек без одной руки, и Кметов сунул ему свой рабочий пропуск.
— Кметов, — шепотом прочитал фамилию сторож. — Кто у вас?
Сначала до Кметова не дошло, а потом он ответил:
— Родители. И тетка.
— Родители, — прошептал сторож и, виновато отведя глаза, подставил ладонь. Кметов опустил туда монетку.
— Ветерану интернационального долга! — рявкнул у самого уха голос, но Кметова уже впустили внутрь.
В часовне было темно. От самой двери уходили в глубину, к еле видимым знаменам и стягам, ряды горящих свечей. На стенах, где виднелись мемориальные плиты с именами павших героев, мерцали лампады. У самых стягов потрескивали пудовые свечи в тяжелых литых подсвечниках.
— Вы походите, поищите, — прошептал сторож за его спиной. — Тут их много, всех не упомнишь.
— А вы не помните? — спросил Кметов.
— Память человеческая коротка, — прошептал сторож, отводя глаза.
Кметов догадался и сунул ему еще монетку.
— Да ведь у меня списки есть, — оживился сторож, исчез и снова появился, неся какие — то бумаги. — Тут все по алфавиту.
Кметов внимательно просмотрел списки, но фамилий родителей там не было.
— Нет их тут, — вздохнул он, отдавая бумаги сторожу.
Сторож тоже вздохнул.
— Средств не хватает, — прошептал он. — Ведь их, на западе, вон сколько, а средства ограничены.
— Но мне обещали! — воскликнул Кметов. — Как передовику… как заслуженному работнику производства!
— Заслуженных работников вон сколько, — прошептал сторож, отводя глаза, — а средства ограничены.
— Подождите, — сказал Кметов решительно и, поймав его руку, вложил туда банкноту. — Вот вам. Этого хватит? Вот еще.
Сторож поднял на него благодарные глаза.
— Этого хватит, — чуть слышно прошептал он. — Как звали их?
— Отца — Михаил Александрович. Маму — Елизавета Сергеевна. И… еще Калерия Владимировна.
Сторож прошел вперед, к стягам, и вытащил откуда — то короткую толстую свечу. Повернувшись, он поманил Кметова.
— Вот, — сказал он, вручая ему свечу. — Зажгите и поставьте сюда. Я табличку с именами потом установлю. А сейчас — скажите им, что хотите.
Комок встал в горле Кметова.
— А они услышат? — едва сумел он выговорить.
Сторож значительно кивнул.
— Отсюда — услышат.
Кметов обратился лицом к стягам. И вдруг слезы хлынули из его глаз.
— Господи!.. — вытолкал он из горла душивший его ком. — Мамочка… Папочка… Я так тоскую без вас… Так тоскую…
Долго стоял он перед чужими стягами, утирал слезы, сморкался. Потом пошел к выходу. Сторож торопливо открыл ему решетку.
— Да будет Господь к ним милостив! — прошептал он, как напутствие. — А вам спасибо, господин хороший.
Кметов с благодарностью кивнул ему.
— Так не забудьте про табличку, — напомнил он.
— Не забуду, — серьезно ответил сторож, и Кметову почему-то стало легче. Медленно пошагал он домой.
12