Жалитвослов

Пленных тоже необходимо было разместить, но вот где? Отведенные под это дело помещения были уже набиты под завязку. Зверцев, откровенно говоря, был недоволен тем, что базу превратили в пересыльную тюрьму. Приземистый, но быстрый в движениях, широколицый, с просвечивающей сквозь редкие светлые волосы загорелой лысиной, он воевал еще в Афгане, где командовал взводом. Поэтому здесь, в горах, он чувствовал себя в своей стихии. Пленные его раздражали — еще и тем, что которую уже неделю на базе сидела группа оперов из центра, допрашивала пленных. Пожалуй, эти раздражали его еще больше, он чувствовал, насколько они не к месту здесь, где залпы орудий, работающих по горам, слышались совсем близко.

Это случилось при выгрузке пленных. Их было около десятка — безмолвных, заросших бородами. Двое были ранены, их выносили на руках свои же. Последним спрыгнул молодой совсем паренек, лет семнадцати. «Экий смазливый какой», — со странным неудовольствием подумал Зверцев, и в то же время что-то шевельнулось внутри. Парнишка бросился помогать раненым. «Расторопный какой… бойкий», — думал Зверцев, глядя на него и чувствуя необъяснимую к нему симпатию. Группу пленных окружили приезжие опера и солдаты с автоматами. Зверцев принял рапорт и отправился к себе в кабинет.

Тут он ее и увидел. В голубом платье, в платке, она была похожа на монашку. Простое лицо, глаза будто заплаканные. Зверцев так и застыл на пороге. Непонятно, кто ее сюда пропустил. При его появлении она поднялась, сложив руки и глядя на него своими глазами, в которых словно застыли слезы.

— В чем дело? — спросил Зверцев резко, проходя за стол. Вот так запросто к нему еще не являлись.

— Я… — начала она.

— Кто вас сюда пропустил? — перебил Зверцев.

Она покачала головой, произнесла:

— Разве можно меня остановить?..

Она молча рассматривал ее. Из комитета матерей? Журналистка? По всему видно, журналистка. Зверцев поморщился. Журналисты его раздражали.

— Кто вы такая? — спросил он.

— Я — Хумилитас, — произнесла она.

«Испанка?.. Француженка?..» — подумал Зверцев. Иностранка, в общем. И говорит с акцентом.

— Я вас слушаю, — произнес он.

И тут она совершила неожиданное.

— Пожалей их, — сказала она, делая шаг вперед.

— Что? — спросил пораженный Зверцев, а она уже говорила, глухо, сдавленно:

— Их там сорок два человека, некоторые ранены, в тесноте, без воды… два старика среди них, по ошибке их взяли, не воевали они… в яме четыре человека, в ужасных условиях… мальчик, ты его видел, он сам с ними пошел, два брата его тут, раненые… он не воевал… ты его видел… тебе стало его жаль…

«Была среди них… кто допустил?.. сказано, журналистов не пускать», — возникли мысли у Зверцева, и тут внезапно до него дошло. Он вспомнил — выбеленное знойным солнцем небо, какой-то пыльный кишлак, кучку взятых в плен духов у желтого дувала — худых, черных, без автоматов выглядящих теми, кем они до войны и были, — обычными дехканами. И голос с иностранным акцентом, повторявший: «Сжальтесь… они раненые… они раненые…». Тогда он, помнится, приказал отконвоировать пленных в распоряжение части, а что с ними потом стало, один Бог знает. Но эта, она, оказывается, тоже была там, в Афгане. Он с удивлением рассматривал ее, а она все повторяла глухо:

— Раненые… он не воевал…

И вдруг он действительно понял — да, раненые. И мальчишку вновь вспомнил, и тех стариков, которых и впрямь замели под горячую руку — нашли у них какие-то берданы, вот и подумали, что воевали старые. Так здесь в каждом доме если не отличное ружье, то такой вот кара-мультук. Народ такой, традиции. Что, ради этого и людей сажать? И ямы эти… действительно. Как-то по-человечески надо бы. Понятно, не тюрьма у них тут, идут военные действия, надо же где-то пленных держать. Но и человеческими условиями пренебрегать не следует. Как-то надо… по-людски, что ли… по-человечески…

И пока он думал обо всем этом, то внезапно увидел, что на лице ее проглянула улыбка — светлая, ласковая. Она смотрела на него и улыбалась, и было это ободрением. Он встряхнулся и удивился — в первую очередь себе, что мог такое подумать. Это потом пришло, что мысли не его, что он никогда ни о чем таком не думал. И тут же мысль явилась ему.

Она еще улыбалась, когда он с растяжкой произнес:

— Ямы, говорите.

Улыбка ее исчезла при виде его лица, сменилась тревожным выражением.

— За последний месяц у нас шестеро пропало, — продолжал Зверцев. — Шестеро военнослужащих. Двое — во время операции, еще четверо пропало из части. Тел мы не обнаружили. Значит, в плену они. Требований мы еще никаких не получали. Но вы-то должны знать…

Для него было неожиданным, что она горячо закивала.

— Да, да… Я знаю о них. Их жалеют тоже.

Черт знает, немецкий, что ли, акцент?..

— Жалеют? — нехорошо улыбнулся Зверцев. — Кто ж их, интересно, жалеет? — Потом смысл ее слов до него дошел: — Так вы действительно знаете, где они?

Она снова закивала:

— Знаю, да.

— Можете указать? — Он уже снимал трубку.

Так же горячо она затрясла головой, на лице отразился ужас.

— Нет, вам нельзя… они прячутся…

— Наши у них в ямах? — перебил он ее.