Зеро

— Я отошлю военную полицию. Это не их дело. — Он поочередно посмотрел на каждого из присутствующих. — Надеюсь, с этим все согласны? Хорошо. Что касается Силверса, то он получил свое. Чем меньше народу будет знать о его предательстве, тем лучше. Мак-Артур согласен с этим. В этом вопросе он полностью полагается на меня. Он — как и все мы, разумеется, — хочет, чтобы все было закончено быстро и тихо. Поэтому я считаю, что лучше всего объявить гибель Силверса самоубийством. В таком случае можно предать огню все улики, и инцидент будет исчерпан. Согласны?

Джоунас и Тернер кивнули, Филипп собирался было возразить. Слишком многое в этом деле не давало ему покоя. Но, посмотрев на генерала Хэдли, он понял, что сейчас не самое подходящее время для споров. В каком-то смысле его тесть прав. Отношения между президентом Трумэном и ЦРГ были весьма натянутыми. Если хотя бы отголосок этой истории достигнет стен овального кабинета, само существование службы будет поставлено под сомнение.

Филипп неохотно кивнул. Однако почему же он чувствовал себя, как римский сенатор, примкнувший к заговору против Юлия Цезаря?

* * *

Филипп не мог дождаться той минуты, когда он погрузится в нежную плоть Митико. Он дрожал от возбуждения; чтобы ощутить исходивший от нее жар, ему не нужно было даже притрагиваться к ней. То обстоятельство, что они оба были женаты, не имело никакого значения, вернее утрачивало силу в их вселенной.

Митико, этот яростный, неумолимый самурай, безупречно владеющий мечом, превращалась с ним в покорную любовницу. Но это была не общепринятая покорность. Она не лежала, широко раздвинув ноги, в ожидании, пока он взберется на нее. Это была та покорность, которой японская женщина обучается практически с рождения: предупреждать малейшие желания своего господина, и при этом в полной мере наслаждаться самой.

Именно это и имел в виду Филипп, когда говорил Лилиан, что не может научить ее пониманию японского характера. Этому нельзя было научить. Скорее, это нужно впитать в себя, это постепенно приходит с покоем, медитацией, терпением и смирением. Ни одного из этих понятий нет ни в эмоциональном, ни в интеллектуальном словаре жителей Запада.

По какой прихоти судьбы, карме, он родился с этим духовным родством? Филипп не знал. Те самые свойства его характера, из-за которых в юности он чувствовал себя изгоем, а потом, в зрелые годы, осознанно добивался положения человека вне закона, притягивали его к Японии. Его привлекала ее недоступность. Здесь его называли «особенным американцем». Всю свою жизнь он неосознанно шел к этому признанию, как к спасению от тех взглядов на жизнь, которые исповедовал его отец.

Он вознес молитву. Какому Богу? Христу? Иегове? Будде? Филипп благодарил за то, что ему было позволено найти сюда дорогу. Погребенный в центре мироздания, навсегда защищенный от отца и его проклятий, ото всех. Здесь он был выше закона.

Здесь он творил свой собственный закон.

Книга 3 Ха Гэкурэ Спрятанная листва

Наше время, весна Токио — Мауи — Москва — Париж

— "Чинмоку", — произнес Кодзо Сийна. — В архитектуре тень и тишина — одно и то же. Ты видишь, Дзёдзи, как одно переходит в другое?

— Да, Сийна-сан, — отозвался Дзёдзи. Ему было очень лестно, что сам Кодзо Сийна, один из могущественнейших людей Японии, говорит с ним, употребляя выражения, принятые среди равных по положению.

Они пришли в буддийское святилище Каньей-дзи, расположенное в северо-восточной части Токио, в парке Уэно. Японцы придавали Каньей-дзи огромное значение. Согласно древним принципам геомантии — древней китайской науки, основанной на пяти первоэлементах: земле, воде, огне, воздухе и металле, северо-восточная часть города была наименее защищенной от вторжения враждебных сил как духовного, так и физического порядка.

— За этими воротами, — промолвил Сийна, — мечутся толпы людей, поглощенных повседневными заботами. А здесь, в Каньей-дзи, в первозданном виде сохраняется старая Япония. Древняя тишина создала пространство в столице, где вовсе нет свободного места.

При строительстве Каньей-дзи для защиты города был воздвигнут мощный кимон — ворота, не пропускающие драконов. Позже были поставлены другие кимоны, причем не только в этой части города, но и по всему Токио. "Постепенно город окружило кольцо кимонов. Их безмолвный сумрак приводил в трепет злых духов и в то же время кимоны служили жителям города как бы духовным убежищем, местом, где очищались и обновлялись идеи прошлого, где хотя бы ненадолго ставился заслон на пути стремительного осовременивания, которое грозило оторвать японцев от их исторических корней.

— Тишина тени пробивает скалы, создает леса и сады камней, — заметил Сийна.

Он разглядывал пылинки, плясавшие в солнечном луче. У Дзёдзи возникло суеверное ощущение, что Сийна способен проникнуть взором в самое сердце этого священного места.

— Ямамото, -продолжал Сийна. — Здесь, погруженный в тишину, я могу слышать голос горы.