Я продвинулся еще чуть вперед и, когда в окне вагона показалось пятиэтажное здание в стиле модерн с витринами на первом этаже и высоченными окнами со второго по четвертый, сошел с дребезжащей площадки на твердую землю. Пройдя через тяжелые деревянные двери, вошел в большой зал, вытянувшийся вверх сразу на три этажа. Народа в здании было немного, по большей части, естественно, военные, но попадались и плащи с пиджаками. Поначалу я решил, что причиной малолюдности является раннее время, но уже позже понял — цены в универмаге были отсекающими. В карманах у меня было всего две сотни плюс сколько-то мне сунул барыга в подворотне. Хватит или нет? Я уже представил, как перед кассой буду тащить из сидора денежные пачки. Интересно, кого вызовут — милицию или комендантский патруль?
— Гражданочка, где здесь сапоги можно купить?
— Там.
Стоявшая за прилавком дородная девица лет двадцати пяти махнула рукой вглубь зала и поджала губки бантиком — догадываюсь, чем я ей не понравился. С продавцом в отделе обуви мне повезло больше — он оказался мужчиной. Посмотрел на мой раззявивший пасть правый сапог и сказал.
— Что-нибудь подходящего размера мы найдем, но цены у нас…
— Найдите, я вас очень прошу, найдите, а с деньгами решим.
Пока продавец ходил на склад, я плюхнулся на табуретку, предназначенную для примеряющих обувь. Сидор поставил рядом, ослабил узел и, наблюдая за покупателями и продавцами, начал выбирать момент, чтобы переложить пистолет в мешок, благо видеокамер еще можно не опасаться. Вроде, подходящий момент настал, я уже сунул руку в карман, но тут вернулся продавец с парой яловых сапог гигантского размера. Хорошо хоть, новые портянки я намотал сегодня утром, а то запашок бы сейчас пошел…
— Кажется, даже немного великоваты.
Я встал осторожно сделал пару шагов, прислушиваясь к ощущениям от новой обуви.
— Берите, — посоветовал продавец, — зима скоро, толстые портянки намотаете или на шерстяной носок. Да и нет других.
— Хорошо, возьму. Сколько?
— Четыреста.
И это, напоминаю, при средней зарплате пятьсот. Но и не рыночная тысяча. Я полез в левый карман. Хренасе! Барыга мне сунул почти две тысячи, а я-то хотел с него свои восемь сотен стрясти. Но не искать же его, чтобы сдачу отдать. Я подхватил с пола сидор.
— Где здесь у вас касса?
— Туда. А со старыми что делать?
— Я могу попросить вас, их выбросить?
— Конечно. Пойдемте.
Все-таки вежливые люди попадаются и в системе советской торговли. Хотя в центральном универмаге военторга и подбор кадров должен быть соответствующим. Расплатившись, я еще пошлялся по большому магазину. До мола двадцать первого века, конечно, далеко, но по теперешним меркам очень даже прилично. Купил себе новые петлицы и несколько артиллерийских эмблем на лапках, пригодятся. На одном из этажей набрел на продовольственный отдел, но там не было ничего интересного, купил кулек изюма.
Уже почти на выходе мой взгляд упал на висевшую в витрине шинель. Вроде, мой размерчик. Сейчас еще тепло, но через месяц будет середина октября, и температура может запросто упасть ниже нуля, тогда в одной гимнастерочке мне придется кисло. И я подкатил к продавщице с перманентом, обесцвеченным перекисью водорода.
— Это же для старших командиров!
— Так я тоже командир, только младший. У меня и документы есть.
— Да что вы мне тут суете?! Я же сказала — не положено.
Да-а, похоже, насчет отбора вежливых кадров я поторопился.
— Но послушайте…
— Нет, это вы меня послушайте…
В самый разгар нашей дискуссии к нам подкатился седой еврейчик лет шестидесяти.
— Анечка, что за шум?
— Вот он скандалит. Шинель продать требует, а шинель-то командирская.
— Здравствуйте, я администратор, — обратился ко мне подошедший, — сейчас все решим. Анечка, сколько она у нас в витрине висит?
— Года два… Вроде.
— Так и продайте ее товарищу красноармейцу, а то она тут еще два года висеть будет.
Минут через десять я вышел на улицу с новой шинелью и хорошим настроением, даже пистолет в кармане доставлял меньше беспокойства. Сунул в рот несколько изюмин и направился к трамвайной остановке, надо еще как-то добраться до площади трех вокзалов.
Глава 2
Эшелон, лязгая буферами, начал гасить и без того невеликую скорость. В темноте проплыл единственный огонек в окне станционного здания. Шипение контрпара, последний грохот, увязший во тьме ночи, и осталось только негромкое чух-чух, чух-чух, доносящееся от головы состава.
— Прощай, красавица!