Земной Круг. Море Осколков

Бетод сглотнул; во рту у него внезапно пересохло. Он прекрасно помнил тот день. Снег на деревьях, пар, валивший изо ртов собравшейся орущей толпы, и лязг железа, и то, как он до боли сжал оба кулака, желая победы Девятипалому. Отчаянно желая ему победы, ибо на нем держались все его надежды.

— Нет, — сказал он.

— Нет. И когда я выпустил ему кишки его же собственным мечом… разве ты попросил меня остановиться?

— Нет, — сказал Бетод. — Он помнил пар, валивший от них, помнил их запах, помнил, как стонал, булькая горлом, умиравший Шама Бессердечный, и оглушительный восторженный рев, вырвавшийся из его собственной глотки. — Я поздравлял тебя.

— Точно. И, если память мне не изменяет, тогда ты не призывал к миру. Ты чувствовал… — Глаза Девятипалого горели лихорадочным блеском, пальцы хватали воздух в поисках слов. — Ты чувствовал… восторг этого, так ведь?! Лучше любви. Лучше траха. Лучше всего. И не говори, что нет!

Бетод сглотнул.

— Да. — Он до сих пор чувствовал эту радость.

— Ты показал мне путь. — И Девятипалый выставил указательный палец и легонько прикоснулся к груди Бетода. Очень легонько прикоснулся, но все его тело ощутило леденящий холод. — Ты. И я шел по пути, на который ты меня направил, верно? Шел, куда бы он ни вел. Каким бы дальним и каким бы темным он ни был, и не думая о том, есть у меня шансы на победу или нет — я шел твоим путем. А теперь позволь мне показать путь тебе.

— И куда он приведет нас?

Девятипалый вскинул руки и запрокинул голову к утратившему первоначальный цвет парусиновому потолку, слабо трепыхавшемуся на ветру.

— Весь Север! Все земли!

— Мне не нужен весь Север. Мне нужен мир.

— И что значит мир?

— Все, что ты хочешь.

— И что, если я хочу убить сына Гремучей Шеи?

Видят мертвые, говорить с ним хуже, чем со Скейлом. Все равно что с младенцем. Смертельно опасным младенцем, решительно заступившем путь всему, чего хотел Бетод.

— Логен, выслушай меня. — Мягко. Терпеливо. Подбирая слова. — Если ты убьешь сына Гремучей Шеи, вражде не будет конца. Никогда не закончится кровопролитие. Весь Север встанет против нас.

— А мне-то какое дело до этого? Пусть приходят! Он мой пленник. Я его захватил, и я буду решать, как с ним поступить. — Его голос делался все громче, яростнее, надтреснутее. — Я буду решать! И тогда скажу! — Он ткнул себя в грудь пальцем, с его зубов брызгала слюна, глаза выпучились. — Легче остановить Белую реку, чем Девять Смертей!

Бетод застыл, не сводя с него глаз. Кровожадный и упивается убийствами, как и сказала Урси. Самовлюбленность мальчишки, злобность волка, тщеславие героя. Неужели это тот самый человек, которого он некогда считал ближайшим другом? С которым подолгу ездили бок о бок и хохотали чуть ли не часами без перерыва? Рассматривали местность и прикидывали, как расположить на ней войско. Как построить укрепления, или ловушки, или создать оружие из земли. Теперь он с трудом узнавал его.

Ему даже захотелось было спросить: «Что с тобою произошло?»

Но Бетод сам знал, что произошло. Ведь все это происходило на его глазах. Он действительно указал путь, и это было именно так, как сказал Девятипалый. Тот охотно стал его попутчиком. Отмахивался от всех наград и улыбался. Он, Бетод, создал чудовище, и теперь ему надлежит исправить положение. По крайней мере, попытаться. Для всеобщего блага. Ради блага Логена. Ради своего собственного блага.

Он заговорил мягко, спокойно, понизив голос. Он не нападал, но и не отступал. Он стоял как скала.

— Конечно, он твой пленник. А чей еще-то? Тебе и решать. Больше некому. Но я прошу тебя, Логен. Как твой вождь. Как твой друг. Знаешь, что говорил мой отец?

Теперь Логен моргал и хмурился, как злой мальчишка. И как злой мальчишка, не смог преодолеть любопытства.

— И что же он говорил?

И Бетод попытался вложить в слова всю свою убежденность. Как это делал его отец, и каждое слово у него оказывалось весомым, будто гора.

— Прежде чем вернуть человека в грязь, подумай, не больше ли пользы он принесет тебе живым. Некоторые ломают все, что попадается им на глаза, только потому, что могут это сделать. Глупцы, они не понимают, что ничего так не показывает силу, как милосердие.

Девятипалый помрачнел.

— Ты назвал меня глупцом?

Глядя в черные провалы глаз, где лишь в уголках можно было рассмотреть слабое отражение его лица, Бетод ответил:

— Докажи, что это не так.

Они смотрели друг на друга, казалось, целую вечность, стоя настолько близко, что Бетод чувствовал на лице дыхание Девятипалого. Он не знал, что сейчас произойдет. Не знал, согласится ли Девятипалый. Не знал, не убьет ли тот его сейчас на этом самом месте. Ничего не знал.

А потом, будто внезапно отпустили согнутый стальной лист, лицо Логена расплылось в ухмылке.

— Ты прав. Конечно, прав. Я просто шутил. — И он хлопнул Бетода по спине тыльной стороной ладони.

Бетод не мог сообразить, было ли ему хоть когда-нибудь так невесело, как в то время, которое провел здесь.