Земля — Сортировочная

– И трусы?… — опешил Барбарис.

– И трусы, — жестко подтвердил я.

– А девки?… Они тоже?…

Но договорить мы не успели.

Впереди показались кирпичный пакгауз и ограда из железных листов. Мы пролезли в парализованную дверку и через крапиву выбрались на насыпь.

Вдоль задней стороны деревянного перрона мы пошли к паровозной стоянке. Под перроном валялись ящики, обломки кирпичей, газеты, бутылки и башмаки. Впереди показались ворота, которые охранял космический шпион дядя Дмитрий Карасев.

Вообще–то он охранял тупики, где стояло обширное вагонное хозяйство. О нем все забыли, но все равно берегли. Тут стояли, сейчас припомню, два паровоза, дрезины, платформы, цистерны, еще чего–то — короче, не помню, до фига всего. Этот тупик был обнесен забором с колючей проволокой наверху, а дядя Карасев охранял ворота.

Ворота были замечательные, железные, побитые, как рыцарский щит. На них был написан отрывок какого–то грозного слова: «…тужай!» Под ворота убегали ржавые рельсы, а дальше уже расплетались целым веером. Над воротами торчала будка с выбитыми стеклами. Карасев должен был сидеть там, но чаще он, совсем пьяный, лежал за будкой на панцирной сетке, сквозь которую проросла трава.

– Скажешь Карасеву, что тебя дядя Толя прислал, — наказал я Барбарису, поднял с земли специальный болт и загрохотал по створкам.

Через некоторое время я услышал хруст шагов, а потом скрежет засова. Карасев со скрипом приоткрыл створку и высунул лохматую голову в репьях.

– Борька? Вовка? — спросил он, увидев нас. — Вам чего?

– Батя прислал… — фальшиво залопотал Барбарис, протягивая ведро. — Просил, как обычно…

– Заходи! — заметно приободрился Карасев.

Заперев ворота, он перехватил ведро и свистнул своего пса Байконура, у которого были желтые, спившиеся глаза.

Мы пошагали по тропинке вдоль забора. Кругом рос чертополох и стояли вагоны. В пустое синее небо скучно торчали ободранные семафоры. Байконур молча брел за нами в высоченной траве, как подводная лодка.

– Дядь Мить, — окликнул я Карасева, — вас еще не выследили шпионы диктатора?

– Не, Вовка, — сказал он. — У них квалификации не хватает.

Мы вышли к свалке металлолома. Все здесь проржавело до дыр. Сбоку аккуратно стояла летающая тарелка дяди Карасева, очень напоминающая трактор «Беларусь», но без колес.

– Дядь Мить, — опять спросил я, — а вы правда на ней из созвездия Геркулеса прилетели?

– Правда, пацаны, — серьезно ответил Карасев, откинул кожух и высыпал картошку в специальную дырку. — Хотя, может, и из Козерога. Я еще плохо в вашем небе разбираюсь.

Он залез в кабину, протер рукавом мутные циферблаты и нажал на рычаг. Затарахтел мотор. Густой сивушный дух пополз во все стороны. Байконур со стоном зевнул и лег на засаленную землю.

– А почему ваша тарелка самогон гонит? — спросил Барбарис, не обладавший зачатками поэтического мышления.

– Он, пацаны, в еённом двигателе как смазочное масло, — пояснил Карасев, выколачивая из ведра земляные крошки. — Раньше–то, в Козероге, я не знал, что его пьют, а здесь узнал. Двигатель мне сейчас не нужен, а эту систему я эксплуатирую.

Он поставил ведро, достал шланг, купленный в прошлом году у артельщика Полубесова за литр сивухи, и опустил его в ведро. Потом подкрутил вентиль–барашек и присел на ящик. Мы с Барбарисом тоже сели.

– А Байконур пьет? — спросил я.

– Все пьют, — ответил Карасев. — Подрастешь, и ты будешь. Одиноко мне, пацаны, вот я Байконура и приучил.

– А как же друзья?… — Я забросил удочку насчет Меркина.

– Стараюсь в одиночку, — ответил Карасев. — Боюсь шпионов.

– Так вообще не пейте, — сказал Барбарис.

– Молодой ты еще, Борька, — грустно произнес Карасев. — Жизни не понимаешь. Для меня, может, это идейный принцип.

– Какой еще принцип?… — буркнул Барбарис и качнулся.

Я тоже почувствовал, что все поплыло: кабина трактора собралась взлететь в созвездие Козерога, застенчиво засветившееся на небе, у Карасева неудержимо отрастали перепончатые уши и глаза вылазили на стебельках, а Байконур парил в невесомости все в той же лежачей позе.

– Такой принцип! — задиристо крикнул Кара–сев. — Я знаешь кем раньше был? Знаешь?! Я лайнер–лейтенантом был, и орденов у меня висело, как у… как у… — он потряс свой ватник за грудь, — как у Гагарина!… Я профессиональный разведчик был и повстанцев выслеживал!…

В ведро из шланга потекла тоненькая струйка.

– Выследил?… — спросил я, плавая в сивушном тумане и уже плохо ворочая языком.

– Пацаны вы мои милые, глупые!… — Карасев обнял нас и попытался заплакать. — Да ведь их хрен выследишь!… Они вот где–то здесь замаскировались, а где, ерепена крача, не понятно никому!…

Я с трудом припомнил, зачем сюда приперся.

Карасев дрожащими руками приподнял ведро и хлебнул через край, а потом немного плеснул в миску Байконура.

Барбарис спекся и задремал, подперев кулаком щеку и поставив локоть на колено.

– Дядя Карасев, — твердо сказал я, — я у тебя что спросить–то пришел… — Голова моя пылала. — Самое главное… это… Ты мне скажи: повстанцы — они кто?!