Земля случайных чисел

Пишет, что верит в чудо, надеется на лучшее, всегда будет рядом. Конечно, будешь рядом, дрянь. Обтирать его губкой, морщась от ужаса. Уводить детей в соседнюю комнату смотреть соседние мультики. Все, вообще все станет немного соседним, соседским, соседствующим с самим собой прошлым, невозможным и сдвинутым в сторону, как шальная штора. Уж я-то знаю.

Выбросила осколки, вылила на ладонь немного одеколона, растерла. Заживет. Вот поэтому и снился: пора.

– Мне нужно съездить домой, – сказала она мужу.

Он перестал жевать макароны (раньше вроде бы жевал яичницу, все преобразовывалось, рассыпалось) и внимательно на нее посмотрел.

– В смысле, домой.

– Ну, – она замахала тонкими запястьями, по которым стекали струйки крови и одеколона, – домой надо срочно. Есть дело.

Муж посмотрел на нее еще внимательнее и отодвинул пластиковую банку.

– Тебе нужно сегодня после трех забрать Сабрину из школы, – укоризненно сказал он. – И какое домой, к кому домой?

– Глобально домой, обратно, – объяснила она, стараясь говорить как можно более небрежно. – Такое дело, что я не могу откладывать, я обещала.

Потом поняла, что надо как-то соврать – но мама умерла несколько лет назад (и на похороны она не поехала, не было визы, не было статуса, еще какие-то бумаги не вышло получить, а потом уже было поздно и бумаги, и похороны), бабушка Катя умерла через год после мамы (хоронил брат, но с братом с тех пор она не общалась), больше некому было умирать, только брату. Прости, брат, умри временно на минуту, подойди к пропасти и постой там, посторожи меня, чтобы голос не дрожал.

– С братом плохо, – сообщила она легким, неискренним голосом. – Умирает вот-вот. Рак простаты, из брата уже полбрата фактически вырезали, оставшееся мучительно ждет, чтобы проститься и помириться. Не разговаривали пять лет. Знаешь же.

Муж отодвинул от себя буханку хлеба (все это время, оказывается, он просто ел итальянский хлеб, пышный, серый и невесомый, как простынка) и спросил:

– А обратно ты как поедешь? Подожди уже год, получим гражданство – поедешь тогда. Не впустят же назад. И вообще, к маме не поехала – а к брату поедешь? Ну что за бред, я понимаю – тяжело, сложно. Всем сложно. Все сидят и не едут. Ты же знала, куда уезжала, подожди, потерпи.

Она кивнула.

– Да позвони ты ему просто! – развел руками муж и вернулся к своей огромной пластиковой тарелке с овсянкой, и когда только успел приготовить.

Действительно, почему бы просто не позвонить ему.

Рассматривала тайно фотографии на его страничке: вот тут был жив, бежал, хохотал. Вот с сыном играет в теннис, бледный, высокий, как ракетка. Тут обнимает коротконогую бородатую собаку – чью, чужую? Был же аллергик на всякую собаку, а тут обнял и не плывут черты лица – или поплыли уже за кадром? Куда ты там плыл за кадром, пока меня навсегда не было? Помнили ли мы про то, что обещали друг другу?

Я – нет, а ты помнил, мысленно сказала она сама себе. А если не поехать, свиным скафандром стану именно я – он будет мучиться, бездыханный в моей жесткой и чужой свиной коже, оставлять это так преступление, вообще вся моя жизнь теперь преступление.

Спустилась в гараж, посидела за рулем минут пять, подумала. Обещания, данные нами десять лет назад, вряд ли являются поводом изменить или разрушить устоявшееся, наращенное упругим свиным мясом вокруг ломких невесомых птичьих костей нагромождение будущей жизни, сомкнувшейся над прошлым тугим и удушливым мышечным кольцом. Но все будущее давно осуществилось – и даже если из этого мускулистого биения жизни истинной, настоящей, той самой, которую ее мама когда-то и называла, собственно, «жизнь» (когда-то давно, на старенькой картонной дачке, сидя на скамеечке, все причитала: у людей жизнь, все живут, а ты не живешь, жизни у тебя еще нет, жизни нет – имея в виду именно эти незыблемые приметы случившейся жизни, знаки заземления: свой дом, персональное счастье, мужа, ребенка или двух), можно куда-то отойти в сторону, выбраться и сбежать – то исключительно через таможенную катастрофу и зыбкую визовую жуть, но если так можно жить, то зачем бежать?

Обнаружив, что мыслит полурифмами, рассудила, что психика не справляется, – подумала, что вечером лучше бы сходить снова к терапевту. Заехала за дочерью, та прыгала по заднему сиденью и рассказывала что-то о том, как Тео стошнило к ней в портфель, но не по-настоящему стошнило, а всякой кукольной одеждой стошнило, как собаку.

– Показать одежду? Показать? – верещала она, запуская руки по локоть в бездонный розовый чемоданчик.

Довезла, высадила, разогрела.

– Сабриночка, – вдохнула и выдохнула, – мне надо заехать к доктору, ты посидишь же одна? Папа скоро приедет.

Сабриночка взяла обеими руками огромную банку с хлопьями и вывалила их в утреннее недопитое отцом молоко.

– Приедет скоро, – сообщила она. – А разгребут последствия технологической катастрофы, которая случилась со вверенными ему морскими владениями, не скоро. Видишь, сошла каменная лавина. Все люди погибли. Остались только разумные экскаваторы, безуспешно пытающиеся разгрести последствия трагедии.