Земля шорохов

В те времена, когда эти места посетил Дарвин, здесь еще обитали остатки патагонских индейских племен, тщетно сопротивлявшихся колонистам и солдатам, которые навязали им войну на истребление. Говорят, что индейцы были неотесанны, не хотели приобщаться к цивилизации и вообще не обладали никакими качествами, за которые они хоть в малейшей степени заслуживали бы христианского милосердия. Словом, подобно великому множеству видов животных, под благотворным влиянием цивилизации они исчезли с лица земли, и, по-видимому, никто не оплакивал их исчезновения. В различных музеях Аргентины можно увидеть немногие оставшиеся после них предметы — копья, стрелы и тому подобное — и неизбежную большую и довольно мрачную картину, которая должна иллюстрировать наиболее отвратительную черту характера индейцев — их склонность к распутству. На каждой из этих картин изображена группа длинноволосых свирепых индейцев, гарцующих на диких скакунах, у их вождя неизменно перекинута через седло белая женщина в прозрачном одеянии и с таким бюстом, что позавидовала бы любая современная кинозвезда. Во всех музеях эта картина почти одна и та же — разница только в числе изображенных индейцев и в пышности груди их жертвы. Это, конечно, очень поучительная картина, но меня всегда озадачивало одно: почему рядом с ней не висят другие произведения искусства, которые изображали бы цивилизованных белых людей, уносящихся на скакунах с соблазнительной индеанкой. Такое ведь случалось так же часто (если не чаще), как и похищение белых женщин. История тогда бы получила любопытное освещение. Но тем не менее эти вдохновенные, но плохо написанные картины умыкания имеют одну интересную черту. Сделанные для того, чтобы представить индейцев в самом невыгодном свете, они преуспели лишь в одном: мужественные и красивые люди производят очень сильное впечатление. Больно сжимается сердце при мысли, что они истреблены. Путешествуя по Патагонии, я страстно искал предметы, некогда принадлежавшие индейцам, и расспрашивал всех об этом народе. Все рассказы, к сожалению, оказались на один лад и ничего мне не дали, а что касается предметов, то оказалось, что лучшего места, чем пингвинья столица, найти было нельзя.

Однажды вечером, когда мы вернулись на эстансию после целого дня трудных съемок и пили вино, сидя у очага, я (с помощью Марии) спросил сеньора Уичи, много ли индейских племен жило в этих краях. Свой вопрос я сформулировал очень осторожно, так как мне говорили, что в жилах Уичи течет индейская кровь, и я не знал, гордится он этим или нет. Губы Уичи тронула добрая улыбка, и он сказал, что в окрестностях его эстансии обитало самое большое в Патагонии индейское племя и что там, где теперь живут пингвины, до сих пор можно найти следы пребывания индейцев. Я нетерпеливо спросил, что это за следы. Уичи снова улыбнулся, встал и исчез в своей темной спальне. Было слышно, как он выдвинул что-то из-под кровати. Через минуту он вышел и поставил на стол ящик. Сняв крышку, он вывалил содержимое ящика на белую скатерть, и у меня перехватило дыхание.

Я уже говорил, что видел в музеях всякие предметы старины, но по сравнению с этим все они были ничто. Уичи вывалил на стол целую кучу изделий из камня всех цветов радуги. Здесь были всевозможные наконечники для стрел — от маленьких, величиной с ноготь мизинца, изящных и хрупких на вид, до больших, с куриное яйцо. Здесь были ложки из морских раковин, разрезанных надвое и тщательно отшлифованных; длинные изогнутые каменные лопаточки, чтобы доставать из раковин съедобных моллюсков; наконечники для копий с острыми, как бритва, краями; шары от болеадорас, круглые, как бильярдные, только с желобками для ремешков, которыми они связывались; они были столь совершенны и обработаны с такой точностью, что просто не верилось, как все это можно было сделать без помощи токарного станка. Здесь были и чисто декоративные предметы: раковины, аккуратно просверленные и служившие серьгами, ожерелья из красиво подобранных желтовато-зеленых камней, похожих на нефрит, нож из тюленьей кости, который явно служил украшением, а не для дела. На нем был несложный, но вырезанный с большой точностью узор.