Земля шорохов. Поместье-зверинец

— О да, они очень хороши, — сказал он, посмотрев на подсвечники. — Это все, что мне удалось сохранить от прежней жизни… Приятно иметь несколько вещиц, напоминающих о прошлом, — добавил он, помолчав. — Какие охоты мы, бывало, устраивали! Вы не противник охоты?

— Нет, я не против охоты, — признался я, — если животных не истребляют без разбора.

Глаза его заблестели.

— Может быть, — нерешительно спросил он, — вы хотите посмотреть фотографии?..

Я сказал, что с удовольствием посмотрел бы фотографии. Он быстро вышел в другую комнату и вскоре вернулся с большой, красиво инкрустированной дубовой шкатулкой, которую поставил на пол.

Открыв крышку, он высыпал на циновку большую кипу фотографий, которую быстро перемешал. Он вытаскивал из кипы фотографию за фотографией, взволнованно совал мне их в руки. Ему они напоминали об охотах, которые он не мог забыть, но люди, изображенные на фотографиях, для него почти ничего не значили.

— Вот это — большой кабан, которого мы застрелили… это было во время охоты, устроенной для шведского короля… видите, какое великолепное животное, стрелять его было просто жаль… поглядите, какие клыки.

На фотографии был чудовищный кабан, лежавший на земле. Верхняя губа его презрительно поднималась над большими клыками, а позади него, позируя, стоял с ружьем в руке шведский король.

Мы рассматривали фотографии около часа, фотографии, в которых парадом проходили животные, короли и знать. Потом, наконец, я вытащил из кипы большую фотографию, на которой была огромная столовая, отделанная деревом. Над длинным столом, уставленным серебром и хрусталем, висели люстры, похожие на молодые перевернутые елки. За столом сидели красиво одетые мужчины и женщины. Во главе стола я увидел пожилого человека, справа от которого восседал какой-то усыпанный драгоценностями индийский властелин в тюрбане.

— А, — сказал он небрежно, — это был банкет, который мы дали в честь магараджи. Лучше посмотрите на этих косуль. Какие великолепные рога!

Вскоре я услышал гудок машины Хельмута и неохотно поднялся, чтобы уйти. Мой хозяин сунул фотографии обратно в шкатулку и закрыл крышку.

— Простите, — сокрушенно сказал он, — что я досаждал вам своими фотографиями. Если бы моя жена была здесь, она оказала бы вам более достойный прием.

Я запротестовал, сказав, что хорошо провел время. На языке у меня вертелся один вопрос, задать который я не решался, так как боялся, что это будет проявлением невоспитанности.

— Скажите, сеньор Капораль, — сказал я, — а вы никогда не скучаете по своему прошлому? После такой великолепной жизни, когда у вас были деньги, охота и влиятельные друзья, не находите ли вы Аргентину, ну, скажем, немного скучной?

Он посмотрел на меня и рассмеялся.

— Сеньор Даррелл, — сказал он, — то, что я вам показал, давно прошло как сон. В свое время это было великолепно. Но теперь у меня новая жизнь. Я коплю деньги, чтобы послать своих детей учиться в Буэнос-Айрес, и у меня останется еще немного средств, чтобы купить небольшую эстансию для себя и жены, когда дети подрастут. Чего же мне еще желать?

Я задумался над его словами, а он, улыбаясь, наблюдал за мной.

— А вам нравится ваша работа? — спросил я. — Вы управляющий этой эстансией?

— Конечно, — ответил он. — Это гораздо лучше того, чем я занимался сразу же после своего приезда в Аргентину.

— Что это была за работа? — полюбопытствовал я.

— Я кастрировал быков в Кордобе, — хихикнув, сказал он.

Я вышел и, начиненный мыслями, сел к Хельмуту в машину. Мне удалось провести два часа с весьма необыкновенным человеком — по-настоящему счастливым и совершенно неозлобленным.

Моя коллекция животных так разрослась, что один только уход за ней отнимал весь день. Я уже не мог сбегáть на три-четыре дня и оставлять моих животных на бедную Эдну. Кроме того, я был занят изготовлением клеток для тех зверей, которые до сего времени разгуливали на свободе или сидели на привязи. Пора было подумать об отъезде. Сначала я хотел отправиться со своей коллекцией в Буэнос-Айрес самолетом, но, когда я получил смету расходов, мне показалось, что над ней поработало Королевское астрономическое общество, привыкшее иметь дело со световыми годами.