Земля шорохов. Поместье-зверинец

Когда я впервые заметил Освальда (так мы окрестили его), он деловито подкрадывался к длинной ленте блестящих морских водорослей, которую выбросило на гальку. По-видимому, ему показалось, что это чудовищная морская змея, угрожающая колонии. Он подковылял к ней и, тараща глазенки, остановился примерно в ярде от нее, чтобы понюхать воздух. Ветерок шевельнул концом водоросли. Перепуганный Освальд повернулся и, раскачиваясь, побежал прочь с максимальной скоростью, на которую только были способны его ласты. На безопасном расстоянии он остановился и оглянулся, но ветер уже стих, и водоросль лежала неподвижно. Снова осторожно приблизившись к ней, он остановился от нее футах в шести и принюхался. Трепеща и напрягшись всем своим пухлым тельцем, он стоял, готовый бежать при малейшем движении водоросли. Но водоросль неподвижно лежала на солнце, сверкая, словно лента из нефрита. Тогда он медленно и осторожно приблизился к ней — было такое впечатление, будто он, затаив дыхание, идет на цыпочках своих больших плоских ластов. Но водоросль по-прежнему была неподвижна. Ага, она трусит! Освальд приободрился. Его долг — спасти колонию от опасного врага, который явно хочет захватить котиков врасплох. Он смешно заерзал, уперся задними ластами в гальку и бросился на водоросль. Увлекшись, он явно перестарался и пропахал носом гальку, но зато большой кусок морской водоросли был крепко зажат в пасти. Он сел, не выпуская водоросли, которая, словно зеленые усы, свисала по обеим сторонам пасти, и, видно, был чрезвычайно доволен тем, что первым же укусом совершенно обезвредил врага. Он мотал головой из стороны в сторону, хлопая водорослью, а потом встал на ласты и галопом помчался вдоль берега, волоча ее за собой, время от времени ожесточенно тряся головой, словно для того, чтобы окончательно убедиться, что противник мертв. Примерно четверть часа он играл с водорослью, пока от нее не остались лишь разлохмаченные обрывки. Потом, совершенно выдохшийся, он бросился на гальку и уснул глубоким сном с куском водоросли, который, как кушак, обмотался вокруг его живота.

Проснувшись, Освальд вспомнил, что искал мать. Он стал на ласты и, жалобно блея, пошел вдоль берега. Вдруг он заметил чайку, присевшую неподалеку на гальку. Забыв про свою мать, он решил проучить чайку, возмущенно сгорбился и заковылял к ней все в том же ритме румбы. Чайка наблюдала за его приближением искоса, холодно и недружелюбно. Освальд, тяжело дыша и колыхаясь, шел к ней с выражением мрачной решимости на морде, а чайка зловеще за ним наблюдала. Тогда Освальд с видом профессионала-матадора, увертывающегося от очень неопытного быка, стал бросаться то вправо, то влево, мелко семеня перепончатыми лапами. Он повторил свой маневр четыре раза, но чайке это уже надоело. На пятый раз она расправила крылья и, сделав несколько ленивых взмахов, отлетела на более спокойное место.

Когда предмет его гнева исчез, Освальд вдруг вспомнил о матери и, громко блея, снова отправился на поиски. Он двигался к самой скученной части колонии, к беспорядочно расположившейся массе самцов и самок, которые наслаждались послеполуденным отдыхом.

Освальд шел напрямик, с совершеннейшей беспристрастностью попирая ластами как самцов, так и самок, карабкаясь на их спины, наступая на хвосты, шлепая ластами по глазам. Позади себя он оставлял разъяренных взрослых, вырванных из объятий освежающего сна шлепком большого ласта с налипшими на нем камнями. Вдруг он увидел самку, которая лежала на спине, подставив соски лучам солнца, и решил, что это весьма удобный случай, чтобы остановиться и перекусить. Только он припал к одному из сосков и приготовился к вкушению животворной влаги, как самка проснулась и взглянула на него. Примерно секунду она взирала на него с любовью, потому что была еще в полусонном состоянии, но затем она вдруг поняла, что это не ее сын, а какой-то наглый чужак, захотевший полакомиться на даровщинку. Гневно заворчав, она наклонилась, подсунула нос под его толстое брюшко и быстро вскинула голову. Освальд взлетел, кувыркаясь, в воздух и приземлился на голову какому-то спящему самцу. Самец был далек от восхищения, и Освальду пришлось во всю прыть своих ластов бежать от справедливого возмездия. С угрюмым упорством он карабкался на горные хребты из спящих котиков. Взбираясь на особенно толстую самку, он соскользнул с нее и упал на молодого самца, который спал рядом. Самец сел, возмущенно фыркнул и большой пастью схватил Освальда за шиворот, прежде чем малышу удалось удрать. Освальд висел не двигаясь, пока самец решал, что бы ему такое с ним сделать. Наконец он решил, что небольшой урок плавания Освальду не повредит, и зашлепал к морю. Освальд, которого держали за шиворот, обмяк, словно это было не живое существо, а перчатка.