Земля шорохов

– Мне не хочется вмешиваться, но не лучше было бы сначала посмотреть птицу, а потом уже торговаться? Я хочу сказать, что она может оказаться и самой обыкновенной, и очень редкой.

– Да, – сказал Хельмут, пораженный новизной этой мысли, – да, давайте посмотрим птицу.

Он повернулся и оглядел женщину.

– Где же эта ваша жалкая птица? – спросил он.

Женщина молча показала через мое левое плечо, и, обернувшись, я увидел попугая, который с интересом смотрел на нас, сидя среди листьев на ветке гранатового дерева всего в футах трех от меня. Стоило мне взглянуть на него, и я понял, что он должен стать моим, потому что это была редкость – краснолобый амазон, птица по меньшей мере необычная для европейских коллекций. Для амазона он был, пожалуй, мелковат, но зато оперение у него было красивого травянисто-зеленого цвета с желтыми подпалинами; вокруг черных глаз у него были белые кольца, а на лбу – очень яркие алые перышки. На ногах, там, где кончались перья, он, казалось, носил оранжевые подвязки. Я жадно глядел на него. Потом, попытавшись сделать бесстрастное лицо, я обернулся к Хельмуту и с нарочитым безразличием пожал плечами. Я уверен, что это ни на мгновение не могло обмануть владелицу попугая.

– Это редкость, – сказал я, пытаясь передать модуляциями голоса отвращение к попугаю, – я должен заполучить его.

– Вот видите? – сказал Хельмут, снова переходя в наступление. – Сеньор говорит, что это самая обыкновенная птица и что у него уже есть шесть таких в Буэнос-Айресе.

Женщина глядела на нас очень недоверчиво. Я старался напустить на себя вид человека, который уже обладает шестью краснолобыми амазонами и больше в них не нуждается. Женщина колебалась, но потом пошла с козыря.

– Но этот попугай говорит, – торжественно сказала она.

– Сеньору все равно, говорит он или нет, – быстро отразил ее натиск Хельмут. Мы все подошли к птице и собрались в кружок возле ветки, на которой она сидела. На этот раз попугай смотрел на нас безучастно.

– Бланко… Бланко, – ворковала женщина, – ¿como te vas?[21] Бланко?

– Мы дадим вам за него тридцать песо, – сказал Хельмут.

– Двести, – отрезала женщина. – За говорящего попугая двести и то дешево.

– Чепуха, – сказал Хельмут, – почем нам знать, что он говорящий? Он же до сих пор ничего не сказал.

– Бланко, Бланко, – страстно ворковала женщина, – поговори с мамой… говори, Бланко.

Бланко смотрел на нас задумчиво.

– Пятьдесят песо, и учтите, мы даем эту кучу денег за птицу, которая не говорит, – сказал Хельмут.

– Madre de Dios[22], но он же болтает весь день, – чуть не плача говорила женщина. – Он говорит чудесные вещи… это лучший попугай из всех, каких я только слышала.

– Пятьдесят песо, и больше никаких, – решительно произнес Хельмут.

– Бланко, Бланко, говори, – взывала женщина, – скажи что-нибудь сеньорам… пожалуйста.

Попугай зашелестел зелеными крыльями, склонил голову набок и сказал отчетливо и медленно:

– Hijo de puta[23].

Женщина остолбенела, она стояла с открытым ртом и не могла поверить в вероломство своего любимца. Хельмут глубоко и удовлетворенно вздохнул, как человек, знающий, что битва выиграна. Медленно, с нескрываемым злорадством, он повернулся к неудачнице.

– Так! – прошипел он, словно злодей в мелодраме. – Так! И это, по-вашему, говорящий попугай, а?

– Но, сеньор… – тихо произнесла женщина.

– Довольно! – оборвал ее Хельмут. – Мы уже достаточно наслышались. К вам пришел иностранец, чтобы помочь вам. Он дает вам деньги за никчемную птицу. А что делаете вы? Вы пытаетесь надуть его. Вы утверждаете, что ваша птица говорит. Вы стараетесь выманить побольше денег.

– Но она действительно говорит, – неуверенно запротестовала женщина.

– Да, но что она говорит? – шипел Хельмут. Он замолчал, вытянулся во весь свой рост, набрал полные легкие воздуха и проревел: – Она говорит этому великодушному доброму сеньору, что он сын шлюхи.

Опустив глаза, женщина водила пальцами ноги по пыли. Она была побеждена и понимала это.

– Теперь, когда сеньор знает, каким отвратительным вещам вы научили эту птицу, я думаю, что он от нее откажется, – продолжал Хельмут. – Я думаю, что теперь он не предложит вам даже пятидесяти песо за птицу, которая оскорбила не только его, но и его мать.

Женщина бросила на меня быстрый смущенный взгляд и вернулась к созерцанию большого пальца своей ноги. Хельмут повернулся ко мне.

– Она в наших руках, – сказал он умоляющим тоном. – Вам остается только попытаться сделать вид, что вы оскорблены.

– Да, я оскорблен, – сказал я, стараясь прикинуться обиженным и подавить желание рассмеяться. – Действительно, среди многих оскорблений, которым я подвергался, такого оскорбления еще не было.

– Вы отлично играете, – сказал Хельмут, протягивая руки, словно умоляя меня сменить гнев на милость. – А теперь уступите немного.

– Ладно, – неохотно сказал я, – но только в последний раз. Пятьдесят, вы сказали?

– Да, – ответил Хельмут, и, пока я доставал бумажник, он снова повернулся к женщине. – Сеньор сама доброта, он простил вам оскорбление. Он удовлетворит вашу алчность и заплатит пятьдесят песо, которые вы потребовали.